Родерик Грэм и его «Мария Стюарт»

В 2010 году в России был опубликован перевод книги Родерика Грэма «Мария Стюарт». Для российского читателя, знакомого с персоной Королевы Шотландской по художественным произведениям, эта книга интересна как историческое исследование. Автор биографии – писатель, сценарист, режиссер (автор сериала «Елизавета» производства BBC), выпускник исторического факультета Эдинбургского университета. Его книга о Марии Стюарт в подлиннике называется «The life of Mary, Queen of Scots: аn аccidental tragedy» («Жизнь Марии, Королевы Шотландской: случайная трагедия»). Это название говорит об отношении автора. Образ, который Родерик Грэм выбрал для своей героини – образ пассивного человека, ведомого роковыми событиями. Для Грэма Мария Стюарт – красивая женщина средних дарований, по воле рока рожденная королевой и не сумевшая справиться с бременем власти. Это не жертва страсти и не коварная интриганка, но всего лишь пешка в большой игре. Исходя из этого образа, Грэм выстраивает линию исторических свидетельств. Многочисленные факты, цитаты из писем, архивные документы, подробные описания быта – все это подается автором согласно звучанию его идеи. Однако Грэм не позволяет себе отбросить как ненужные свидетельства, идущие в разрез с его мыслью. Поэтому в книге можно увидеть немало противоречий. В основном они касаются как раз трактовки характера Марии Стюарт и ее образа политика. По другим ключевым вопросам биографии Королевы – вопрос о возможном участии Марии в убийстве Дарнли, причины низложения, история «писем из ларца» – выводы автора звучат более уверенно. Ниже представлен, с использованием цитат, краткий обзор основных тем книги, а также предпринята попытка указать на отдельные ее спорные фрагменты.

СЛУЧАЙНАЯ КОРОЛЕВА

Книга начинается с момента рождения Марии Стюарт, далее Родерик Грэм подробно рассказывает о ее взрослении. Он отмечает, что с самого раннего детства Мария воспитывалась не как принцесса, но как помазанная королева - в чрезвычайном почете и уважении, подобающем столь высокому рангу. Попав во Францию, она была приучена жить в роскоши, в атмосфере восхищения и лести. Отсюда сформировались отрицательные черты ее характера, которые выделяет Грэм: неприятие критики, своенравие, упрямство, высокомерие и слепая вера в собственное избранничество.

«Особенностью ее личности было резкое неприятие критики или указаний, поэтому она была склонна в ярости поступить противоположным образом».

Грэм также указывает, что в конфликтных ситуациях, когда ущемлялись права Марии, психологические переживания королевы приводили к физическим недомоганиям. Однако трудно найти фактическую основу для такого вывода. В приведенных Грэмом эпизодах сам автор оставляет за собой право других толкований. Например - возможно, королева вовсе не болела, а симулировала:

«Всякий раз, когда реальность вынуждала ее поступать против воли или она чувствовала, что ею пренебрегают, она заболевала. Возможно, она научилась у Дианы и Екатерины технике манипуляции…»

… или у болезни были не психические, а физиологические причины:

«Ее обычно крепкое здоровье не выдерживало столкновений с реальностью, разрушавшего хрупкий придуманный мир сказочной принцессы. Впрочем, в данном случае - в 1556 году - она похоже заболела сенной лихорадкой…»

… или реакции Марии не всегда укладываются в однозначную трактовку:

«В ситуации, когда планы Марии наталкивались на препятствия, ее обычной реакцией было расплакаться, а затем слечь, однако на этот раз она предпочла чем-нибудь отвлечься и 11 августа отправилась в поездку по северным провинциям королевства».

На данных примерах сложно доказать четкую взаимосвязь между проявлениями психической конституции Марии и ее физическим здоровьем. Для Грэма необходимо передать читателю облик избалованной, капризной женщины, взрослевшей в искусственной среде и болезненно переживавшей столкновения с реальностью. Однако у автора не находится достаточных примеров, которые убедительно доказали бы правдивость этого портрета.

Продолжая критиковать Марию, Грэм оспаривает известные мнения о высокой образованности Королевы и ее глубоких способностях к наукам:

«… Мария свободно говорила по-французски, с детской легкостью освоила итальянский и испанский и с несколько большими затруднениями – латинский и греческий».

«В более поздние годы Мария, когда ей приходилось говорить на латыни, использовала переводчика, она не была любительницей учености как таковой. Кузина Марии, Елизавета Тюдор, прекрасно владела латынью и свободно говорила на греческом. По сравнению с ней Мария была просто добросовестной ученицей».

«Одним из главных сокровищ дворца была личная библиотека Марии, заменившая дворцовую библиотеку, которую сжег во время «грубого ухаживания» граф Хартфорд. Библиотека насчитывала 240 томов «на греческом, латинском и современных языках», хотя на самом деле греческих текстов было немного, а преобладали книги на латыни и французском языке. Это были латинские исторические сочинения и библейские комментарии, а в числе работ на «современных языках» были труды на испанском и итальянском. Основой собрания «современных книг» были франкоязычные труды Маро, чьи песни Мария слушала, и, конечно, поэзия Дю Белле и Ронсара. Гордостью библиотеки была «Первая книга стихотворений» Ронсара, который, без всякого сомнения, был любимым автором королевы. Среди сочинений были два издания «Амадиса Галльского», «Декамерон» Бокаччо, «Гептамерон» Маргариты Наваррской, «Неистовый Роланд» Ариосто и «Пантагрюэль» Рабле, но, удивительно, не «Гаргантюа». Книг на английском языке было совсем не много – ни Чосера, ни Томаса Мора, только «Правила игры в шахматы», катехизис и экземпляр актов парламента, изданных при Марии Тюдор. Нам сейчас может показаться странным, но у Марии не было ни одного экземпляра Библии и она, как благочестивая католичка, полагалась на молитвенники, часословы и жития святых. Библиотека создала Марии репутацию образованной дамы, любящей ученость, что вполне может оказаться необоснованным».

Относительно последнего отрывка можно сказать лишь одно – мы не можем знать, читала ли Мария все эти книги, но не можем знать и обратного. Однако само описание библиотеки заслуживает благодарности к автору книги.

Далее, размышляя о характере Марии и ее воспитании, Грэм упоминает примеры взаимодействия Королевы со слугами. Для него свидетельства этого взаимодействия говорят об усвоенных правилах королевского этикета и стремлении к неформальному общению.

«Завещание ясно показывает, по крайней мере, две черты натуры Марии. Во-первых, она принадлежала к семье Гизов и, подобно всем хорошо образованным аристократам, уделяла большое внимание заботе о слугах. Во-вторых, ее присутствие на свадьбах и крестинах слуг доказывает, что она наслаждалась неформальностью семейных праздников, пиров и танцев. Действительно, в окружении своих дам Мария могла вести себя как равная, будь то дни, когда она наряжалась горожанкой, или во время празднования Двенадцатой ночи, когда Мэри Битон нашла в праздничном пироге «боб», а она на одну ночь уступила место королевы – с тех пор Мэри Битон была известна как Бобовая королева».

«Потом Мария составила свое последнее завещание… Она просила, чтобы были выделены средства на поминальные мессы в Реймсе и Сен-Дени, на которых могли бы присутствовать ее слуги. Далее, 57 тысяч франков надлежало распределить между ее слугами и друзьями после уплаты всех ее долгов и выплаты слугам жалования. Мария также завещала деньги бедным детям и студентам в Реймсе».

«Общение Марии с простолюдинами ограничивалось лишь приветствовавшими ее толпами и слугами, к которым она относилась с добротой…»

В примерах общения Королевы с простым народом Грэм наблюдает склонность к театральным жестам. В книге приводятся две любопытные цитаты, позволяющие увидеть эти ситуации глазами самых непримиримых врагов Марии:

«Она навестила жену Керла, Бабрару Маубрей, которая в отсутствии Марии родила дочь, девочка за неимением священника осталась некрещеной. Мария положила девочку себе на колени, нарекла ее Мэри и сама окрестила ребенка. Для нее было типичным высказать заботу о слугах и одновременно использовать любую возможность разыграть спектакль». (Паулетт)

«Под предлогом раздачи милостыни и прочих своих уловок она завоевывала сердца людей, обитающих поблизости от тех мест, где она раньше жила». (Уолсингем)

Читая последнюю цитату Уолсингема, уместно вспомнить фрагмент из меморандума Сесила (приводится в статье: Jonh Guy, «Mary Stuart and the Failure of the Darnley Marriage») который в качестве причин опасности, исходящей от Марии Стюарт, называл ее популярность. Именно об этом говорит историк Джон Гай, утверждая, что Мария «была настоящей «звездой» своего времени. Королева умела быть публичной фигурой и владела секретами завоевания популярности. Даже Грэм, при всей его склонности к критике, вынужден признать ее успех:

«Мария завоевала сердца горожан способом, который знали только хорошо воспитанные французские принцессы, и на ее стороне было достаточно знати, чтобы гарантировать ей поддержку совета».

В биографии описываются эпизоды «королевских выездов» - путешествий, в ходе которых Мария представляла себя народу и одновременно знакомилась с традициями и населением своей страны. После прибытия в Шотландию она устроила торжественный въезд в Эдинбург, далее последовали выезды в другие города и регионы. Читая описания этих действий, можно сделать вывод – королева понимала свою задачу завоевать популярность и пыталась достичь этого теми способами, которым была обучена во Франции. Грэм признает успешность выбранной тактики и богатство арсенала, в числе главных орудий которого – личное обаяние.

О красоте Марии у Грэма сказано много. Он готов отнять у Ее Величества лавры интеллектуалки, но лавры красавицы при ней. В книге есть несколько описаний Королевы:

«Ей около пяти или шести лет, и она – одно из совершеннейших творений, каких только можно встретить на этой земле» (Французский главнокомандующий де Боге)

«Она в самом деле хорошенькое и очень разумное дитя. Она темноволосая и белокожая, и я думаю, что, когда она вырастет, будет красивой девушкой, ведь лицо у нее беленькое, с нежной и чистой кожей. Нижняя часть лица у нее хорошей формы, глаза маленькие и глубоко посаженные, лицо довольно длинное. Она грациозна и уверена в себе»( Антуанетта де Гиз)

«Николас Уайт, посланник Сесила, счел ее «привлекательной, изящной, говорящей с милым шотландским акцентом, скрывающей остроумие под мягкостью манер».

Сам Родэрик Грэм, отдавая дань красоте Марии, сетует на то, что Королева не смогла полноценно использовать этот дар:

«Мария Стюарт явно была очень красива, и ее привлекательность и шарм выделяли ее из числа современниц. Диана де Пуатье, использовав свой шарм, добилась того, что ее восхваляли за божественную красоту. Это давало ей влияние и власть. Естественную красоту Марии Диана отточила, сделав ее почти роковой, но Мария так и не сделала следующего шага, необходимого, чтобы использовать свою привлекательность как основу в мужском мире».

Это утверждение спорно, ибо в книге приведены многочисленные примеры сознательного использования Королевой своей харизмы. Однако для Грэма важно подчеркнуть, что Мария не стремилась к реальной власти, понимая под властью лишь данные ей от Бога права, поэтому не видела необходимость осуществлять завоевания с помощью красоты. Из того набора черт и проявлений характера, которые кратко были очерчены выше, вырисовывается образ своенравной, самоуверенной, капризной, упрямой женщины, которая умеет проявлять щедрость и милосердие, бывает демократична, любит неформальность общения в узком кругу приближенных. Эта женщина, для Грэма, - случайная королева, по воле рока предназначенная для власти, а по призванию рожденная для балов, семейных торжеств и домашнего рукоделия.

«ПЕРЫШКО, ГОНИМОЕ ЛЮБЫМ ПОРЫВОМ ВЕТРА»

Портрет Марии-политика, согласно трактовке Родерика Грэма, - портрет женщины, идущей по пути наименьшего сопротивления, инертной и не осознающей сложность обстановки и задач.

«По сути, она не имела интереса к политике и особых амбиций, ничего, кроме желания наслаждаться придворной жизнью».

Одна из символических деталей для автора биографии – тот факт, что на заседания совета Мария брала с собой рукоделие. Это, по мнению Грэма, свидетельство того, насколько чужды были Марии политические задачи, вышивание интересовало ее гораздо больше. Однако в книге не упомянут тот факт, кто Екатерина Медичи, с которой Грэм постоянно сравнивает Марию, тоже вышивала на совещаниях, и это не мешало ей оставаться политиком, т.е. само по себе действие не означает ничего странного.

Описывая пребывание Марии во Франции, Грэм подчеркивает ее зависимость от семьи Гизов, положение пешки. Об отношении Марии к Шотландии автор пишет:

«Мария вряд ли могла бы назвать более двух городов в Шотландии, она говорила на нижнешотландском наречии, однако это была тайная игра, в которой участвовали она и ее четыре Марии, она не имела представления о религиозных и политических разногласиях, раздиравших ту страну, которой она должна была управлять».

«… у нее не было ни религиозного, ни политического рвения, и она с удовольствием позволяла бы советникам управлять королевством без ее вмешательства, а сама занималась бы тем, что умела делать лучше всего: подавать себя как сверкающую драгоценность и использовала свое обаяние для обеспечения спокойного правления».

С точки зрения Грэма, одной из причин низложения Марии в Шотландии была ее беспечность и инертность – Мария не знала, как следует управлять страной, разобщенной религиозным конфликтом, и просто игнорировала эту проблему. Однако факты, изложенные в книге, позволяют смягчить формулировку. По возвращении в Шотландию Мария отказалась от предложений начать католическую реакцию и придерживалась тактики сохранения мира – она официально признала реформацию. Ее шаги в направлении сохранения стабильности сам Грэм оценивает как «мудрые»:

«Мария, хотя и не без посторонней помощи, организовала Тайный совет, при посредстве которого могла управлять, утвердила свое право ходить к мессе частным образом и явила себя народу в Эдинбурге. Определились ее явные союзники и противники среди знати, и королева чувствовала, что противников можно пока игнорировать. Нокса она позвала к себе из любопытства и была поражена его отношением к религии. Он был духовным лидером растущей группы населения, но его религия для Марии не имела никакого смысла. Для нее религия подразумевала ежедневную мессу и призвана была давать утешение и успокаивать, а не беспокоить и провоцировать. Поэтому она классифицировала Реформацию как религиозное движение несомненной важности для тех, кто к нему присоединился. Но если реформисты демонстрировали терпимость к людям ее веры, их можно было игнорировать как нечто, пока не требующее от нее действий».

Второй причиной можно считать нежелание Марии считаться с интересами своих ближайших советников, составлявших ядро власти. Это стало особенно очевидно после появления при дворе Дарнли в качестве жениха.

«Продолжая заверять народ, что его религия находится в безопасности, она, очевидно, не осознавала или просто игнорировала основную причину протестов против ее брака с Дарнли и союза с домом Ленноксов. Любой брак с иностранцем сделал бы другие страны, за исключением владений ее будущего мужа, враждебными ей, но, вероятно оказался бы более приемлемым для шотландской знати, хотя и не для Елизаветы. Но, выходя замуж за наследника графа Леннокса, она одним махом возрождала давнее соперничество Ленноксов и Хамильтонов, возглавляемых герцогом де Шательро, а также возбуждала ненависть сводного брата и его ветви Стюартов, которая теперь практически отстранялась от наследования престола. Ни один из лордов, чьи интересы каким-либо образом пересекались с интересами Ленноксов, а таких было много – Аргайл, Ротс, Гленкайрн – не стал бы терпеть подобный брак. Вместо того чтобы сеять семена недовольства во владениях других европейских монархов и создавать беспорядки в Лондоне, Мария слепо готовила почву для масштабного восстания у себя дома».

Надо отметить, что Шотландская высшая аристократия не отличалась мягкостью нравов и поведения. Вот пример, который характеризует атмосферу ее жизни:

«ее благочестивые капелланы» должны были отслужить мессу в Королевской капелле, в которой когда-то ее короновали, но им не позволил это сделать лорд Аргайл и лорд Джеймс (граф Морей), которые настолько «жестоко напали на хор, что некоторые его члены – и священники, и клирики – покинули свои места с разбитыми головами, а из их ушей текла кровь. Для совершивших это деяние все представлялось забавой». Учитывая, что сам лорд Джеймс вел переговоры о беспрепятственном отправлении мессы в королевской часовне в Холируде, это событие кажется выходкой пьяного хулигана».

В такой атмосфере Мария сама предпочитала быть начеку:

«Марии удавалось подчинять события собственным целям. Когда 16 ноября она разбудила весь дворец, «так как ночью ей привиделось, что на подъездах ко дворцу появились всадники и он окружен», была поднята тревога… В результате Мария получила личную охрану из двенадцати алебардщиков, это число она вскоре удвоила. Не без причины подозрительный Рэндолф считал, что все это дело заварила сама Мария».

Возвращаясь к браку с Дарнли, следует отметить: Грэм полагает, что Мария сделала шаг к началу брачных игр под воздействием эмоций.

«Весной умерли французские родственники Марии, два ее дяди (…) Растущее ощущение одиночества наконец заставило Марию решиться урегулировать один из самых главных вопросов: ее брак».

К выбору женихов Мария подходила прагматично и разумно – это проявилось еще во время ее пребывания во Франции в положении вдовы. Упрекая ее в романтичности и увлечении рыцарскими романами, Грэм все же вынужден признать, что уроки Дианы де Пуатье не прошли даром.

«Мария несла на себе двойное проклятие политических и религиозных пристрастий, поэтому любой брачный союз неизбежно создал бы ей врагов среди других европейских государей».

В этой ситуации Мария выбрала тактику Елизаветы – ждала и наблюдала, как развиваются события. Однако после появления Дарнли в Шотландии обстановка резко изменилась. Грэм намекает на тот факт, что у Марии, видимо, вспыхнуло чувство страсти. Одновременно следует предположение, что королева решилась на замужество не только по причине чувств, но и по причине нежелания уступать нажиму своих лордов – «из упрямства». Однако даже автору трудно поверить в то, что Королевой, всегда практичной в вопросах брака, руководили исключительно эмоции.

«… он рисует портрет избалованной женщины двадцати двух лет, пережившей первую любовь, знавшей, что она влюблена в совершенно неподходящего человека, который разлучит ее со всеми друзьями и в конце концов принесет беду ей самой, но при этом полной решимости идти до конца».

Почему Мария действовала с такой решимостью? Ею руководил расчет, она понимала, что только этот брак обеспечит ей и ее наследникам преемственность прав на английский престол. Это было, по словам историка Сола Дэвида, «главным делом жизни» Марии. Родерик Грэм полагает: Королева понимала свою династическую обязанность, она рискнула родить ребенка от лорда Дарнли, зная, что он болен сифилисом:

«… только из высочайшего чувства долга Мария могла себе позволить забеременеть от него».

Известно мнение, что еще одним фактором, который мог подтолкнуть Королеву к замужеству, была надежда обрести самостоятельность, отодвинув от власти лорда Меррея (Морея).

Лорд Джеймс Стюарт, граф Меррей, вероятно, стоял за убийством Риччо – оно дало ему возможность вернуться в Шотландию. Меррей, несомненно, стоял за убийством Дарнли – оно открыло ему пусть к власти. Мария, объединившись с Босуэллом, только усугубила свое отчаянное положение. После поражения Королевы при Карберри-Хилл, захватив Марию в плен, Меррей вынудил свою сводную сестру подписать отречение от престола:

«Учитывая ее состояние после выкидыша – у Марии было сильное кровотечение, следующий шаг лордов был чрезвычайно жестоким (…) королеву посетил Линдси в сопровождении нотариуса. Линдси привез с собой письма, в которых Мария официально обвинялась в соучастии в убийстве лорда Дарнли и в совершении прелюбодеяния с Босуэллом. Кроме были три документа, которые Мария должна была подписать. Первый из них представлял собой отречение от престола. (…) Второй документ передавал власть регенту вплоть до достижения Яковом семнадцати лет, а третьим документом Мария должна была назначить регентский совет из Шательро, Аргайла, Мортона, Гленкайрна и Мара, которому надлежало править, пока в Шотландию не вернется Морей, а потом и помогать ему в делах управления, если бы он того пожелал. Лорды предусмотрели все».

«Мария, находившаяся в постели и все еще очень слабая от потери крови, естественно, отказалась подписать документы, и атмосфера резко изменилась. Ей намекнули, что, если она не подпишет, ее выведут из замка и утопят в озере или же «отвезут на некий остров посреди моря, где будут держать всю оставшуюся жизнь, и никто об этом не узнает». Мария «настойчиво» попросила дать ей возможность ответить перед парламентом на все содержавшиеся в письмах обвинения. Линдси сказал, что у него нет полномочий вести переговоры, а нотарии зачитали королеве документы. Затем они вновь спросили, каково ее решение, и Мария опять отказалась подписать их. Теперь, однако, Мария встала с постели и перебралась в кресло. Она осознала, что в мире реальной политики корона ей больше не принадлежит: ее отберут либо законным путем – через отречение, либо силой – убив ее. Поскольку ей некуда было деваться, она подписала документы, попросив нотариев засвидетельствовать, что подписывает их под принуждением. Она запомнила совет Трокмортона, содержавшийся в переданном ей тайно письме» (Трокмортон написал ей, что подпись, данная под принуждением, не имеет законной силы).

Это важный момент. Некоторые авторы недоумевают, почему Мария, собственноручно подписав отречение, продолжала считать себя королевой Шотландской и требовать возвращения власти. Ответ находится выше – отречение было подписано под давлением, и Мария имела право считать его недействительным ни по совести, ни по закону. Кроме того, как отмечает Грэм, отречение Марии было ратифицировано парламентом, который королева не созывала и действия его были нелегитимны – еще одна причина, почему Мария считала отречение бумагой, не имевшей фактической силы.

События, которые развивались после отречения Марии, рисуют Меррея в мрачном цвете. 15 декабря 1567 года Меррей (уже в статусе регента) собрал парламент. Мария просила его дать ей возможность публичного рассмотрения ее дела, но ей отказали. Чуть ранее были впервые публично упомянуты «письма из ларца». Тайный совет подтвердил существование бумаг, «написанных ею собственноручно», которые указывали на «соучастие Марии в убийстве Дарнли...»

«Чтобы увязать между собой тюремное заключение Марии и регентство Меррея, собравшийся 15 декабря парламент придал действиям мятежных лордов законную форму. Убийство Дарнли, мятеж Босуэлла и заключение Марии произошли «по вине самой королевы». Босуэлла описали как «главного исполнителя указанного ужасного убийства». Прозвучало требование заслушать письма Босуэлла и Марии, но их не предьявили, хотя парламентариев заверили в том, что они доказывали…»

Меррей уже понял, что захваченные бумаги, если их подать в нужном свете, могут лишить Марию репутации и навсегда отодвинуть от трона. Поэтому был дан приказ к созданию фальшивых писем на основе подлинных бумаг. Следующим шагом Меррея у власти были конфискации.

«Меррей начал свое регентство с конфискации всего имущества Босуэлла, немедленно вынудив Патрика Уилсона, объявленного убийцей короля, передать ему замок Данбар. Эти действия имели более важное значение, чем просто подчинений территорий, ведь в Данбаре хранилась основная часть драгоценностей Марии. Как она справедливо полагала, Морей наложил руку на все, включая ее кольца. Мария знала, как это случается: так было с Дианой де Пуатье после смерти Генриха II и с ней самой после смерти Франциска II. В обоих случаях драгоценности становились собственностью короля, однако теперь Морей подарил некоторые из них жене, а остальные сохранил для себя».
К этому портрету стоит добавить штрих – Меррей сумел захватить и камень Марии, известный как «Великий Гарри». Мария завещала этот рубин короне Шотландии и своему сыну. Однако после убийства Меррея в 1570 году «Великий Гарри» был обнаружен не там, где ему следовало быть, а в руках жены лорда.

Теперь мы видим портрет Королевы, чье понимание роли женщины в политике основано на династическом долге. Ее женская доля вызывает сочувствие – ее брак неудачен не только потому, что муж предатель. Она рожает ребенка от сифилитика и, побуждаемая необходимостью, готова нести ярмо замужества во имя политических задач. Образ этой женщины не похож на растиражированный портрет легкомысленной жертвы страстей. Чуждая своей стране, она пытается понятными и знакомыми ей способами завоевать популярность. Ей не хватает чувства реальности, объективного взгляда на ситуацию, гибкости и приспособляемости. Утонченный офранцуженный двор – лишь крохотный кусочек ее Шотландии. Остальная страна раздираема битвами алчной шотландской аристократии и религиозным конфликтом. Мария пытается понять суть реформации, она осознает ее опасность для власти и проявляет особый интерес к вождю новой религии, пытаясь наладить диалог – в книге подробно описаны ее многочисленные встречи с Ноксом. Прибыв в Шотландию, она действует максимально осторожно, оставляя власть в руках Совета и изучая расстановку сил. В атмосфере, где насилие привычно, она ощущает страх. Эпизод с получением конвоя показывает, какими уловками приходилось пользоваться правящей Королеве, чтобы обезопасить себя. Но Мария, по мнению Грэма слабо усвоившая уроки французской интриги, умудряется переиграть мятежников во время попытки захвата власти (убийство Риччо). Ее действия в критической ситуации являются обдуманными и решительными. Плененная мятежниками, она настойчиво ищет пути спасения, собирает союзников и ухитряется бежать. Столь же решительно и неутомимо она пытается вырваться из английского плена. Эту женщину можно назвать излишне консервативной в понимании меняющегося мира и своих задач, наивной в политике, необъективной. Но предложенный Грэмом образ «перышка, гонимого ветром», связан с большей степени с давлением роковых обстоятельств ее жизни, чем с безвольностью личности Королевы.

ЗАГАДКИ МАРИИ СТЮАРТ

Одна из важных и загадочных тем в судьбе Марии – ее отношение к графу Босуэллу. Была ли она слепо влюблена в него? Эта точка зрения основывается на утверждениях, сделанных мятежными лордами после низложения королевы, и на «письмах из ларца». Но лордам было крайне выгодно представить Марию в образе прелюбодейки. Действительно, руководила ли Марией страсть? Однозначного ответа нет, и каждый исследователь отвечает на этот вопрос по-разному. Грэм полагает, что у Марии были чувства к графу. Однако при жизни Дарнли она не изменяла мужу. Босуэлл, желая добиться власти, захватил Марию в плен.

«Сама Мария, голова которой шла кругом от романтики обстоятельств, легко могла согласиться стать любовницей Босуэлла в Данбаре. Как бы там ни было, к концу месяца Мария была беременна от Босуэлла».

Срок беременности Грэм вычисляет, исходя из информации о выкидыше:
«Тот факт, что эмбрионы были достаточно большими, чтобы ее служанки смогли их разглядеть – повивальной бабки при этом не случилось – ясно указывают на то, что зачатие состоялось в Данбаре».

Отношение Марии к Босуэллу характеризуют несколько фактов: теряя власть, она не желала отказаться от графа даже под принуждением. Это может свидетельствовать и о чувствах, и о том, что королева, потеряв всех союзников, сделала ставку на Босуэлла как на единственное доверенное лицо. Стефан Цвейг в романе «Мария Стюарт» удивлялся тому факту, что после низложения Мария ни разу не вспомнила о Босуэлле. Но Грэм это опровергает. После побега из замка Лохливен Мария «отправила Хепберна из Риккатона в Данбар с инструкциями захватить замок, а потом отправиться в Данию и отозвать Босуэлла». Путешествие оказалось неудачным и цели не были достигнуты. Но сам факт говорит о том, что Мария продолжала рассчитывать на Босуэлла.

Следующий важный вопрос – была ли Мария вовлечена в заговор против Дарнли? Грэм полагает, что она знала о существовании заговора. В момент «Крейгмиллерской конференции» обсуждалась возможность избавить королеву от мужа. Советники предложили три варианта – официальный развод, ссылку и «прочие средства», под которыми подразумевалось насилие. Королева ответила, что желает действий, которые не нанесут ущерба ее чести и правам ее сына. Грэм интерпретирует это так:

«королева знала, что «прочие средства» означают насилие, и, скорее всего, убийство, однако просто попросила, чтобы ее не впутывали в это дело».

Если допустить, что Мария знала о грядущем покушении, то она должна была понимать – убийство Дарнли лишит ее возможности наследования английского трона.

Осенью 1566 года Мария вела с Английской стороной очень важные переговоры.

«Главным камнем преткновения на пути Марии к английскому престолу всегда оставалось завещание Генриха VIII, лишавшее наследства всех шотландских претендентов и передававшее корону не им, а семейству Саффолков. Но на завещании, составленном, когда король лежал на смертном одре, не было его личной подписи, на нем стоял оттиск факсимильного штампа, так что Генрих, вполне возможно, вообще никогда этого завещания не видел. Елизавета явно склонялась к тому, чтобы проигнорировать его. Она отказалась ратифицировать Эдинбургский договор, заменив его простым договором о вечной дружбе. То было приемлемое для обеих сторон соглашение. Елизавете не нужно было признавать неизбежность своей смерти без наследника, Мария становилась предполагаемой наследницей, а ее сын оказывался следующим по порядку наследования обеих корон. По сути, в 1566 году был очерчен путь к объединению корон».

Этот путь должен был быть продолжен договором, который готовился к подписанию в 1567 году.

«3 января 1567 года Мария написала Елизавете, благодаря ее за то, что она решилась подвергнуть исследованию «предполагаемое» завещание Генриха VIII и обещая отправить к ней членов своего совета для переговоров по этому делу».

Убийство Дарнли прервало переговоры и заставило английскую сторону отказаться от договоренностей. Мария, бывшая столь близкой к успеху, оказалась отброшенной назад.
Неужели Королева рисковала, отдавая мужа во власть убийц? Факты, изложенные в книге Грэма, показывают, что незадолго до убийства Дарнли Мария, обеспокоенная его враждебной активностью, предпочла взять мужа под контроль.

«Мария отправила собственного врача лечить Дарнли, прекрасно осознавая, что на западе усиливается соперничавшее с ее собственной властью могущество Ленноксов. Провост Глазго Уильям Хейгейт привез ей известия о заговоре Дарнли, ставившем целью захватить принца Якова и провозгласить себя регентом, отправив Марию в тюрьму. Поэтому королеве было выгоднее держать Дарнли в Эдинбурге под постоянным надзором».

Королева отправилась к мужу и уговорила его оставить Глазго. Дарнли согласился поехать в Эдинбург.

«Дарнли прибыл в Эдинбург 31 января после длительной поездки, в ходе которой его несли на конных носилках. Он немедленно начал жаловаться, что Крейгмиллер находится слишком далеко от столицы – расстояние составляло три мили - а в Холируде было слишком сыро. Босуэлл тут же предложил превосходный выход из положения: дом на Кирк-о-Филд…»

Так муж Ее Величества оказался в поместье, которое вскоре стало местом его гибели.

«В субботу, 9 февраля Дарнли пребывал в отличном настроении… он предвкушал возможность вернуться в Холируд. Таким образом, у заговорщиков оставался последний шанс добраться до него».

Британский историк Джон Гай полагает, что целью Марии было не уничтожение Дарнли, а попытка заключить его под домашний арест. Королева знала о том, что муж опасен, и стремилась изолировать его. Одновременно она знала и то, что против Дарнли зреет заговор, и попытка укрыть его в Эдинбурге была попыткой обезопасить его от смерти. Дарнли был нужен Марии живым для завершения переговоров. Но убийство смешало все ее планы. Эта версия логично объясняет все детали поведения Королевы, пытавшейся действовать наиболее разумно в ситуации пребывания «между двумя огнями». Версия Грэма выводит на первый план эмоциональное состояние Марии, которая больше не желала терпеть присутствие мужа и молчаливо согласилась отдать его в руки убийц, не рассчитав последствий такого шага.

Очередная загадочная страница в жизни Марии – история с «письмами из ларца». Освещая эту тему, Грэм полностью снимает с королевы все подозрения в авторстве бумаг. 22 июня 1568 года, через месяц после прибытия в Англию, Мария писала Елизавете и жаловалась на изготовление фальшивых писем. Известно, что ларец с сонетами был захвачен Мортоном 19 июня 1567 года – т.е. уже год он находился в руках мятежных лордов – неизвестно, были ли бумаги подделаны на данном этапе или работа над созданием фальшивки еще шла. Но необходимость доказательств вины Марии в убийстве понимали все – и Меррей с лордами, и английская сторона. Сразу после прибытия Марии в Англию Сесил составил меморандум:

«Хотя Сесил и не говорит этого прямо, но подразумевается, что Мария останется в заключении до тех пор, пока не состоится некое подобие суда, и хотя его результаты и не предсказывались, понятно, что Сесил предпочел бы держать Марию под арестом в Англии».

Компромат против Марии был очень кстати. В июле посланец Елизаветы Миддлмор вернулся из Шотландии с сообщением о том, что лорды имеют в своем распоряжении письма, доказывающие вину Марии в убийстве мужа.

«Механизм к судебному процессу уже был запущен, и Сесил с Елизаветой уверились, что смогут доказать вину Марии».

«Письма из ларца» впервые были представлены английской комиссии в Йорке 8 октября 1568 года. Грэм пишет:

«Этот акт был недействительным в глазах закона, и ни один суд не допустил бы письма к рассмотрению в качестве улик. Письма находились в небольшой шкатулке из позолоченного серебра, подаренной ею Босуэллу, но не было никаких доказательств, связывающих их с Марией или Босуэллом. Членам комиссии не предложили никакого способа верифицировать письма. Их не видели ни Мария, ни ее представители, у них не было возможности ни подтвердить, ни опровергнуть ее авторство. Не было проведено сравнения с известными образцами ее почерка».

Грэм кратко излагает содержание всех бумаг и поясняет, какие именно из них были подлинными, а какие подделаны. Описание писем сопровождают комментарии, указывающие на следы правки, посторонних вмешательств и компиляции разных текстов. Далее Грэм пытается ответить на вопрос о том, «кто выполнил подделки и почему члены английской комиссии приняли их так серьезно»:

«Когда Мортон нашел ларец, то очень надеялся, что обнаружил компрометирующие документы, но письма не были в достаточной мере уличающими... как только было принято решение иметь дело с копиями, а не с оригиналами, вся корреспонденция Босуэлла оказалась в руках Летингтона, который, как известно, умел подделывать почерк королевы. Членам комиссии же было сказано, что им показывают «секретные документы», которые имеют решающее значение, и с этого момента все были рады поверить им».

Комиссия в Йорке не вынесла окончательного вердикта по делу, ее председатель - герцог Норфолк – написал Елизавете и Сесилу. Он докладывал, что письма могут осудить Марию – если им верить, или напротив сделать ее невиновной – если их сочтут фальшивкой. Фактически это означало одно: письма были единственной уликой против Марии, и эта улика должна была использоваться так, как было удобно английским властям. Второе представление писем состоялось на повторном суде (25 ноября – 6 декабря 1568 года). Письма были представлены снова без свидетелей со стороны Марии. Члены комиссии потребовали сравнения бумаг с известными посланиями королевы, но результат был неоднозначен – в комиссии не было экспертов по почерку. Итог суда известен – Елизавета вынесла вердикт «не доказано», но при этом использовала возможность манипулировать письмами. Сесил писал Шрусбери:

«Если Мария позволит себе жаловаться на Елизавету, тогда будут опубликованы все обвинения против Шотландской королевы».

«Письма из ларца» стали превосходным оружием против Марии Стюарт. С их помощью удалось инициировать суд и лишить Королеву Шотландскую репутации. Джон Гай в книге «Queen of Scots: The True Life of Mary Stuart» намекает на то, что заказчиком компромата на Королеву был не Мерреей, а Сесил.

Книга Родерика Грэма, в целом критичная к Марии, содержит в себе ноту сочувствия к ее печальной судьбе, в которой было немало жестоких страниц. Описывая побег Королевы в Англию, Грэм задается вопросом, что заставило Марию выбрать этот пусть спасения, ставший для нее тупиковым. Автор утверждает, что у Королевы был шанс остаться в стране, обосноваться в Дамбартоне и, собрав вокруг себя союзников, вступить в схватку с Мерреем. Однако она предпочла бежать. Похоже, что ею двигал страх. После поражения своих войск она устремилась к границе, в панике сжигая за собой мосты, чтобы уйти от несуществующих преследователей. Мария уже знала, как далеко способны зайти представители ее аристократии в попытке захватить власть - у нее были все шансы опасаться за свою жизнь. Грэм называет ее решение бежать в Англию катастрофическим, но одновременно признает его эмоциональную оправданность:

«Возможно, Мария полностью разочаровалась в родной стране. За семь лет пребывания в ней она столкнулась с враждебностью Нокса и подозрительностью протестантских лордов, выполняя свой долг, вышла замуж за сифилитика-бисексуала, стала свидетельницей того, как ее любимого советника закололи у нее на глазах, поставленная в безвыходное положение, оказалась в курсе планов убийства собственного мужа. Потом она вышла замуж еще раз, была пленена, родила мертвых близнецов в тюрьме, видела, как ее солдаты бежали перед мятежниками, которых возглавлял ее сводный брат. Марию можно простить за то, что она больше не хотела иметь ничего общего с Шотландией».

Нота сочувствия звучит в словах Грэма и тогда, когда он пишет о материнской судьбе Марии Стюарт. О Королеве в роли матери известно множество мрачных легенд, источником которых служат выдумки мятежных лордов, которые утверждали, будто Мария пыталась отравить малолетнего сына. Эти заявления ни один историк не примет всерьез. Однако некоторые авторы задавались вопросом о том, почему королева, попав в английский плен, почти не пыталась принять участие в делах своего ребенка. Грэм опровергает это утверждение:

«Во время восстания Мария нашла возможность отправить своему сыну, трехлетнему Якову, несколько предметов одежды, а также двух пони-иноходцев (…) Около месяца спустя, 22 января, Мария писала Якову, напоминая ему, что у него есть «любящая мать, которая желает Вам в надлежащее время научиться любить и бояться Бога». Получил ли Яков подарки, сомнительно, ведь его воспитание находилось в руках Джорджа Бьюккенена, автора самой отвратительной клеветы на Марию. Королева также послала сыну несколько нарядов и букварь – «показывающий, как пишутся буквы» - при посредничестве графини Мар, умоляя не дать Якову забыть, что у него есть любящая мать (…) В марте Мария написала графине Мар, справедливо жалуясь на то, что все ее подарки – пони, книги и наряды – были перехвачены на пути к Якову. Их так никогда и не доставили, и благодаря воспитанию Джорджа Бьюккенена Яков вырос, имея ложное представление о Марии как о бесчувственной и никогда не заботившейся о нем матери».

Родерик Грэм в определенной степени оправдывает Марию Стюарт, описывая одно из наиболее сомнительных ее действий – написание так называемого «обличительного письма» – оскорбительного послания к Елизавете, в котором королева Шотландская пересказывает все известные ей грязные сплетни о персоне королевы Английской. Оправдать такое поведение можно только крайними эмоциями писавшего, а сам факт существования письма бросает тень на моральный облик Марии.

Вот что Родерик Грэм пишет об «обличительном письме»:

«В это время вновь распространились слухи о романтических отношениях между Шрусбери и Марией, говорили даже, что Мария родила от графа ребенка. Эта смехотворная сплетня, вероятно, была пущена Бесс из Хардвика, находившейся в состоянии ожесточенного конфликта с мужем по поводу собственности(…) Мария пришла в ярость и немедленно написала Елизавете, предсказуемо прося о встрече, в ходе которой она смогла бы все объяснить. Мария была вполне способна защитить себя, и когда ее просьба о встрече была так же предсказуемо отклонена, она написала Елизавете другое письмо, где рассказывала о том, какое мнение о своей королеве Бесс высказывала в частных беседах (…) Письмо так никогда и не было отослано, однако Бесс знала о его существовании и понимала, что оно доведет до крайности и без того сильную неприязнь к ней Елизаветы. Таким образом, Мария намекнула, что держит палец на спусковом крючке. Ситуация превратилась в патовую. Елизавете хватило здравого смысла понять, что положение Марии – пешки в исполненной ненависти игре Шрусбери и Бесс – было нестерпимым, и 1 апреля 1584 года был приготовлен черновик приказа об освобождении графа от обязанностей тюремщика».

Завершая книгу и подходя к описанию казни Королевы Шотландской и предшествующих ей событий, Грэм объясняет удивительный факт спокойного эмоционального состояния, в котором Мария находилась после оглашения приговора. Во время пребывания в плену она привыкла опасаться за свою жизнь, и на то были причины:

«Королева недовольна тем, что вы за все это время… не нашли способа сократить дни шотландской королевы, учитывая, что каждый прожитый ею час увеличивает опасность для нашей королевы» (из письма Уолсингема Паулетту).

Однако, как утверждает Грэм, Мария боялась не смерти:

«Она опасалась не смерти, а того, что умрет без публичного покаяния, а ее убийство представят как самоубийство».

Получив официальный приговор, Королева вздохнула с облегчением. В письме Мендосе она писала о том, что слышит, как возводят эшафот, и готова «сыграть последний акт трагедии». Подводя черту под своей книгой, автор резюмирует:

«Смерть Марии оказалась неизбежной из-за действий ее сторонников, многие из которых сами взошли на плаху или подверглись еще более страшной казни, а она не сделала ничего, чтобы заслужить такое рвение. Она позволила случаю определить ее судьбу, пока сама не оказалась побежденной в финальной трагедии, предопределённой игрой все того же случая».

Родерик Грэм остается верен свой интерпретации образа Марии Стюарт. Эту оценку сложно назвать объективной. Любопытна точка зрения, высказанная во вступительной статье к книге переводчиком А. Ю. Серегиной: «Откуда же приходит на страницы книги Грэма этот образ безвольной жертвы обстоятельств? У него давняя история. По сути, это облагороженная версия старой темы: противостояние женщины Марии и политика Елизаветы, в котором Марии приписываются стереотипные женские свойства и слабости – легкомыслие, внушаемость, пассивность, поверхностность и т.п. Корни этого двойного образа уходят в эпоху самой Марии, они тянутся ко временам конфессионального противостояния и жестокой полемики (…) Для британцев старшего поколения, к которому принадлежит Родерик Грэм, она составляет часть знакомого национального мифа, привычного представления о самих себе, и не может не проявляться в их представлениях об истории».

Мария Стюарт остается верна своему амплуа персоны сколь легендарной, столь и загадочной. Ибо, как верно заметил Стефан Цвейг, «краски для любого ее портрета всегда смешиваются заранее».