"Играем... Шиллера!" на сцене театра «Современник»

в разделе
Рецензия на спектакль

Елена Яковлева в роли Марии СтюартЕлена Яковлева в роли Марии Стюарт

В спектакле "Современника" едва ли не впервые на сцене встречаются две примы этого театра - Марина Неелова и Елена Яковлева. В "сценическом варианте трагедии Фридриха Шиллера "Мария Стюарт" Неелова играет королеву Елизавету, Яковлева - Марию Стюарт. Перемена заглавия вызвана, может быть, и нежеланием "склоняться в чью-то пользу", в здешней трагедии сходятся равные, они обе - главные, первые актрисы играют первые роли. Чтобы не тянуть, сразу скажем: пока Яковлева играет свободнее, играет и трагическое, и человеческое: то, что самим Шиллером, стихом и ритмом трагедии поднято на котурны - и у нее на котурнах, там же, где надо спуститься с трагических "небес" на землю, - Яковлева спускается, буквально: хватается руками за люстру и с балкона медленно приземляется на сцену. Чуть мешает ее резкий, кажется, всегда простуженный голос, но это - единственный недостаток ее игры. Сложнее с Нееловой, которая пока скованна. Уже прозвучавшие восторги и слова о том, что все держится одной Нееловой, означают лишь то, что и среди критиков немало тех, которые обманываться рады и традиционный набор профессиональных приспособлений готовы принимать за живое. Туминас, к слову, эту скованность временами использует как краску. "Я не хочу в присутствии моем о женской слабости ни слова слышать", - говорит королева Елизавета. Боясь быть женщиной, она "экономит" жест, каменное лицо - признак мужественности. Она хочет быть жесткой и безжалостной, мужской рукою править империей, даже прическа ее - это мальчишеская короткая стрижка. В самой главной сцене трагедии - встречи двух королев - Стюарт подвижна (не только потому, что ее судьба сейчас в чужих руках), Елизавета же подобна статуе: входит и замирает. Только плечи, которые в такт дыханию поднимаются и опускаются, говорят о жизни, лицо - застывшая маска. Она плачет, оставаясь недвижимой.

... Неелову понять можно. Играть трудно. Многое из того, что предложено Туминасом, играть неприятно. Что-то и невозможно. Глядя, как кидает из стороны в сторону графа Лестера, остается лишь посочувствовать актеру Игорю Кваше: что же ему играть, если в одной сцене Лестер - придворный интриган, в следующей - искренний любовник и т.д. Кваша пытается быть правдивым во всех ипостасях, но... "Пунктиром" играть очень сложно, и тут уже не обойтись словами о разности актерских школ, что, конечно, тоже имеет место.

Современниковские актеры - это видно - всеми силами старались соответствовать иным требованиям. Там, где это не противоречит простым логическим законам, этим требованиям соответствуют. И, как мы уже успели написать, все переиначив и даже перевернув вверх дном, раскрепостив все и одновременно заковав едва ли не каждую строку в специальную, для нее одной сочиненную метафору, здесь сумели не потерять воздуха трагедии. Трагическое в новом спектакле Римаса Туминаса есть.

Для Туминаса трагическое означает простое, элементарное. Он "раскладывает" трагедию на первоэлементы - воду, огонь, воздух, землю (здесь - солома, зерно). Вода льется так, как, вероятно, льется - без цели и без меры - кровь. В огне горит письмо, которое Стюарт передает графу Лестеру. Подняв над головой поднос с двумя наполненными бокалами, учится ходить Елизавета, вода проливается, и этой водой она умывает лицо. Умывается и Стюарт - водой, в которую ее только что тошнило. Грубая физиология, без которой не обходится прибалтийская режиссура - в этом Туминас мало чем отличается от ровесников и младших германцев. Это - то лишнее, отвлекающее от слова, без чего, как и без бутафорской мелочи, можно было бы обойтись, проредив воздух. (Свободен же спектакль от какой бы то ни было социальной остроты. И реплика графа Шрусбери (Рогволд Суховерко): "Проверка правды - не в голосованье" - звучит без намека на наши грядущие и прошлые выборы.)

Необходимая в подготовительных этюдах, в спектакле эта отвлекающая бутафория часто мешает. Мешает и ценным, эффектным метафорам. Становится не по себе, когда Берли (его играет наделенный какой-то всепроникающей органичностью Михаил Жигалов) обхватывает двумя руками голову - так, как потом возьмут они вместе с Лестером и понесут голову Стюарт. Или когда тот же Берли сидит у трона и колет в кулаке орехи: в контексте трагедии эти орешки подобны головам, которые ломает и крушит безжалостный Тальбот и не глядя, машинально, пожирает "мозги".

Автор: 
Григорий Заславский. "Независимая газета", 10 марта 2000 года