Часть 10 - Король её сердца

Женское сердце всегда загадка, а сердце женщины красивой и умной – тем более. Стоило этому цветущего вида верзиле появиться в Холируде, как сердце Марии Стюарт начало биться с перебоями! Красивый, упитанный восемнадцатилетний оболтус настолько очаровал свою кузину, что она перестала критически относиться ко всему, что его касалось.

В Холируде закружилась сумасшедшая карусель: днем бешеные скачки по окрестностям (королева с удовольствием показывала своему жениху открытые ею красивые виды), вечером приятные беседы, музыка, танцы до упаду… Из окон Холирудского замка снова до самого рассвета доносился веселый смех.

Еще и еще раз едва державшийся на ногах маленький оркестрик наигрывал мелодию танца. Оказалось, что Дарнлей прекрасно знал все па полюбившегося королеве танца, теперь отпала надобность Мэри Сетон изображать второго кавалера, им стал Генри, и всю ночь напролет счастливая Мария Стюарт легко подскакивала, поворачивалась, подступала и отступала согласно правилам танца.

– Ах, поиграть бы в «Неверных любовников», но для этого нужна куда большая компания. Ничего, будет и у нас такая. И маскарад хочется организовать! Вы помните маскарады во Франции, Генри?

Щеки Дарнлея становились пунцовыми, хотя казалось, куда уж больше, он сокрушался:
– Нет, Ваше Величество, я был во Франции в минуты Вашей скорби…

Мария заметила блеск слез в его глазах. Он так ей сочувствовал, что даже сейчас, через столько времени, не может об этом вспоминать без волнений?! Ее рука сжала пальцы молодого человека:
– Генри, у вас прекрасная душа!

Леди Маргарита Леннокс тоже была в восторге, она столько дней внушала и внушала своему оболтусу, что от его поведения в Эдинбурге зависит вся его дальнейшая жизнь, что он должен быть скромным, приветливым, заботливым, постараться понравиться всем!

Дарнлей постарался, он произвел прекрасное впечатление на многих не только в Холируде. Но людям все равно, с кем будет спать их королева, лишь бы им самим не мешала и не вела себя вызывающе.

Совсем недавно Мария тосковала, сама себе не сознаваясь в причине этой тоски: она боялась быть ненужной! Не шотландцам, о них королева задумывалась меньше всего, – ненужной мужчинам. Совсем недавно ее мучил вопрос: почему у подножья трона не стоит очередь из желающих заключить ее в объятья? Временами она стояла у зеркала, разглядывая свое отражение и пытаясь понять, не постарела ли, словно дальние женихи могли увидеть ее и сравнить с прошлой Марией.

Для молодой, красивой женщины, привыкшей ко всеобщему вниманию, восхищению, похвалам, комплиментам, узкий круг одних и тех же лиц, в котором к тому же мало мужчин, а те, что есть, не слишком любили и умели говорить женщине вслух приятные вещи, недостаточен, стал сковывать, казаться скучным и убогим. Отправив дочь во Францию, Мария де Гиз, с одной стороны, когда-то оказала ей неоценимую услугу, познакомив с совсем иным миром, Европой эпохи Возрождения, прекрасной Францией, а с другой – этим же отравила ей нынешнюю жизнь.

Останься Мария во Франции, все было бы замечательно, она продолжала бы блистать, собирать восхищенные взоры и комплименты… Но в Шотландии от королевы требовалось совсем другое – она должна была либо действительно править, занимаясь делами, либо просто выйти замуж, отдав власть в руки мужа. Однако замуж в Европу не брали, английская королева, издеваясь, предложила в качестве супруга своего подержанного любовника… И все вокруг стало казаться Марии мрачным и гибнущим, а положение с каждым днем все хуже…

И вдруг появился красивый мальчик, пусть не слишком умный, но хоть отчасти равный ей по крови, умеющий хорошо держаться в седле, читать сонеты, танцевать и желающий на ней жениться. Сердце Марии не просто встрепенулось, Дарнлей вдохнул в тоскующую королеву новую жизнь. Где уж тут заметить его пустоту и никчемность! И тем более его несколько странные наклонности…

Дарнлей быстро подружился с секретарем королевы Давидом Риччи, успевшим прекрасно изучить вкусы и желания своей хозяйки. Приятели стали неразлей вода, они даже спали в одной постели. Неиспорченному Эдинбургу такое не показалось странным… Зато опытный Риччи во многом помог новому другу обаять королеву. Мария потеряла голову, она смотрела на Дарнлея влюбленными глазами, засыпала его дорогими подарками, ежеминутно желала видеть рядом. Граф Леннокс, Риччи и сам Генри Дарнлей не могли нарадоваться.

Английский посол в Шотландии докладывал своей королеве сначала о приезде «милорды Дарнлеи», как прозвали красавчика между собой более прозорливые люди, видевшие не только то, что хотелось бы видеть, но и то, что есть на самом деле. Потом Рэндолф почти с горечью писал, что Мария Стюарт словно потеряла свой острый ум и способность критически оценивать окружающее, превратившись в заурядную женщину, которой уж очень хочется замуж.

Елизавета читала, смеясь, и мысленно примеряла написанное на себя. Временами мысленно произносилось: «Ой-ой…» Иногда полезно посмотреть на собственное поведение через призму чужого. Отношения между королевой Елизаветой и ее многолетней любовью Робертом Дадли за время истории со вторым замужеством Марии Стюарт сильно изменились, Елизавета словно взглянула на своего собственного любовника другими глазами.

Но смеяться над шотландской королевой, влюбившейся, как кошка, пришлось недолго! Скрывать свою влюбленность в изумительного, как ей казалось, молодого человека и свои намерения относительно их будущего Мария Стюарт не собиралась. Единственным препятствием могло стать только кровное родство жениха и невесты, ведь мать ее драгоценного Генри Маргарита Леннокс доводилась Марии родной теткой (сестрой отца). Требовалось разрешение на брак папы римского (Дарнлей, к счастью Марии, был католиком). Среди королевских дворов Европы все давным-давно приходились друг дружке родственниками, часто довольно близкими, и браки между кузенами и кузинами хотя и не были разрешены, но совершались с разрешения понтифика. Такие разрешения давались легко после уплаты определенной суммы. Исключения бывали только в тех случаях, когда кто-то из родственников был почему-либо неугоден лично папе либо брак наносил ущерб его собственным интересам.

Здесь не происходило ничего подобного, потому рассчитывать на благополучный ответ можно было твердо. Неожиданную помощь Мария и Генри получили от Давида Риччи, все же зря злые языки твердили, что он папский агент! У Давида нашлись те, кто помог просьбе добраться на подпись к папе поскорее, чтобы не затягивать.

Но, судя по всему, Марии было настолько невтерпеж, что она стала сначала любовницей, чтобы потом стать супругой. Счастью Генри Дарнлея и его матери не было предела!

Конечно, Сесил ожидал возмущения, но не такого же… Получив очередное послание от Рэндолфа, он не стал ничего пересказывать, а понес Елизавете само письмо. Королева сидела в кабинете, разбирая бумаги. Вот тут она действовала решительно, часть листов с силой рвалась на части и летела на пол, часть отбрасывалась в кресло, а часть бережно откладывалась в сторону. Очевидно, последние были ценны… Вот бы во всем так, мысленно вздохнул канцлер. Королева была не в духе, ее камеристка успела шепнуть, что ночью снова болел зуб…

Увидев сообщение Рэндолфа об отправленной в Рим просьбе и приготовлениях к свадьбе, Елизавета взвыла так, словно ее укусили:
– Я никогда не сомневалась, что она похотливая дура, но не ожидала, что до такой степени! Если у нее совсем нет головы на плечах, то где же Джеймс Стюарт?! О господи! – Елизавета прижала пальцы к вискам, видно, пытаясь унять сильную головную боль.

Сесил приподнялся, чтобы кликнуть кого-то из придворных дам, королеве нужна нюхательная соль, но она остановила жестом.

– Сесил, неужели Мария не понимает, что невоздержанность тела приведет ее к гибели?! Дарнлей не из тех, кого можно допускать в свою спальню на правах супруга и тем более на трон! Как она может так унижаться перед этим ничтожеством?! Она, королева, превратилась в тряпку, о которую смазливый шалопай вытирает ноги!

Сесил смотрел на бушующую королеву и не мог понять, чего она так бесится. Не сама ли отправила смазливого мальчишку покорять сердце Марии Стюарт, а теперь, когда тот преуспел и даже залез к шотландской королеве под юбку, злится. Поистине, невозможно понять этих женщин, даже таких разумных, как Елизавета!

Он не понимал Марию Стюарт в ее скороспелом увлечении смазливым глупцом и поспешном решении отдаться ему не только душой, но и плотью (или, наоборот, – прежде телом, а потом душой?). Трудно ожидать, что королеву можно заполучить в постель так же быстро, как простую прачку, тем не менее пустому мальчишке понадобилось всего несколько сонетов, прочитанных с придыханием, томных взглядов, и королева запустила его под юбку, напрочь забыв о своем достоинстве.

Но еще меньше Сесил понимал Елизавету. Неужели приревновала? А ведь казалось, королева давно поняла, что это смазливое, хотя, надо отдать должное его матушке, великолепно натасканное и вышколенное в придворном этикете ничтожество не стоит и мизинца ее прекрасной руки. Как Сесил радовался, когда заметил во взгляде Елизаветы, брошенном на этого рослого хлыща, насмешку. Почему она ревнует красавчика? Мария Шотландская вольна спать с кем угодно, обидно за свою королеву.

– Но, Ваше Величество, Вы жалеете королеву Марию? Если ее постигнут неприятности после такого замужества либо романа, то это будут ее неприятности…
– Сесил! – завопила в ответ Елизавета. – Если ее постигнут неприятности, то расхлебывать их придется мне! Скажут, что это я подсунула королеве Дарнлея! Господи, ну кто же мог ожидать, что у нее не хватит ума разглядеть, что он из себя представляет?!
– Возможно, королева просто влюблена… – мягко осадил бушующую Елизавету Сесил.

Но та взвилась еще сильнее:
– Возможно?! Да она втюрилась по уши хуже моей прачки или швеи! Вцепилась в него, как кошка в кусок мяса! Готова на все, лишь бы заполучить этого красавчика к себе в постель. Мария отдаст кому попало корону, только бы ее трахали по ночам!

У Сесила под париком зашевелились волосы. Елизавета разговаривала, как уличная торговка. И эта женщина читает Цицерона на латыни?! Сейчас ей оставалось только упереть руки в бока. Он смотрел на шагающую широким шагом из угла в угол (верный признак злости) королеву и думал, как быть дальше.

– Рэнфолд сообщает, что, будь в тронном зале альков, из него то и дело торчали бы две пары ног – королевы и Дарнлея. – Елизавета повернулась к Сесилу. – Мне плевать на ее альковные похождения! Пусть милуется хоть с последним нищим в любой придорожной канаве, но тогда не претендует на право наследовать МОЮ корону! Свою я завещать женщине, которая в угоду похоти отдаст ее кому попало, НЕ МОГУ!

Ого! А ведь она права, как можно завещать престол той, что так легко разбрасывается даже своим собственным?

– Я запрещу ей вступать в брак с Дарнлеем под угрозой лишения прав наследования!
– Вас никто не поймет. Разве не Вы позволили Дарнлею отбыть к шотландскому двору?
– Кто же мог ожидать, что у королевы так взыграет кровь, что она лишится разума и спутает страсть с делом?

Почему-то Сесилу показалось, что в голосе Елизаветы мелькнула горькая нотка. Жалеет, что сама не может вот так безрассудно отдаться страсти, наплевав на осуждение со стороны, не может позволить себе выйти замуж за любимого человека? Для рассудочной Елизаветы это немыслимо, ведь даже за своего Дадли не вышла, чтобы не давать малейшего повода для сплетен. Хотя сплетен было предостаточно.

Но, к изумлению Сесила, гнева Елизаветы хватило только до следующего дня.

– Как вы думаете, Мария не может передумать? Вдруг она решит не выходить замуж за это ничтожество?
– Ваше Величество, я Вас не понимаю. Вчера Вы горевали по поводу того, что Ваша кузина сделала неудачный выбор, а сегодня переживаете, что она может передумать?
– Что же тут непонятного? Я подумала, что это ее выбор, но если я не изображу сопротивление, то именно меня обвинят в этом замужестве, скажут, я подстроила и не предупредила.
– Да пусть винят!
– Э, нет! Я посоветовала выбрать будущего мужа из английских джентльменов, обещав сделать ее наследницей. Она подчинилась, что же теперь, завещать корону этому хлыщу с его мамашей Леннокс?!
– Вы можете сами выйти замуж и родить наследника, тогда не придется никому ничего завещать!

Ответом был только бешеный взгляд.
– Надо подумать, как я могу изъявить свой протест, не расстроив, однако, свадьбу.
– Если Вы не желаете, чтобы Мария Стюарт выходила замуж за лорда Дарнлея, то почему бы свадьбу не расстроить?
– Сесил, а еще твердят, что мужчины куда умнее женщин! Я очень желаю, чтобы эта свадьба состоялась, но хочу, чтобы это выглядело словно против моей воли! Неужели не ясно?!

И снова канцлер лишь качал головой. Ай да Елизавета! Замужество против ее воли означало, что она может не завещать Марии Стюарт свой престол.

Но уж о чем меньше всего думала счастливая Мария, так это о намерениях своей двоюродной английской тетки! Она спешно готовилась к своей второй свадьбе. Первая, с Франциском, была великолепной, праздновал, кажется, не просто весь Париж, но и вся Европа! Екатерина Медичи постаралась ради своего сына и тогда еще любимой невестки! Но то, что было после свадьбы, осталось в памяти и на сердце столь тяжким грузом, что повторения не хотелось ни в каком виде. Нет, теперь у нее будет сильный, здоровый супруг, с которым незазорно выехать на прогулку, показаться перед толпами народа, с которым она будет жить полноценной жизнью, родит детей, станет настоящей матерью семейства, оставшись правительницей, конечно, разумной, милосердной, справедливой…

В Шотландии они с мужем будут хозяевами, и она никогда не допустит никакого Амбуаза, никаких волнений, по ее вине не прольется кровь, ее имя останется в памяти людей как образец доброй королевы.

Какие были мечты… Марии так хотелось все это исполнить, дав измученной многими годами неурядиц и войн Шотландии красивого, доброго, умного короля, а себе супруга. Ее ли вина, что вышло все точно наоборот: ни умного короля, ни спокойствия, ни доброй памяти… Конечно, Марию Стюарт помнят, но вовсе не за заслуги перед шотландским народом (сдался он ей!), а жалея из-за неудавшейся судьбы и трагической смерти.

И вдруг, к великому сожалению Маргариты Леннокс, Мария решила, что венчание будет очень скромным в капелле Холируда. Возразить не посмели, все же воля королевы – закон.

В июне 1565 года шотландская королева Мария сообщила своей кузине, английской королеве Елизавете, что, отвергнув все другие предложения, она решила поступить согласно ее совету, то есть выйти замуж за английского лорда Дарнлея.

Ответ, который передал влюбленной королеве посол Рэндолф, шокировал всех. Елизавета требовала… немедленной высылки всей семейки Леннокс обратно в Англию! Рэндолф с жалостью смотрел на молодую королеву. Он не очень понимал игру своей собственной, но прекрасно видел, что Мария влюблена в Дарнлея без памяти, хотя тот не стоит и ее мизинца. Королева разрыдалась, граф Леннокс замер, словно пораженный молнией, а сам виновник беспокойства, подбоченясь, объявил, что никуда не поедет, поскольку намерен вскоре жениться на королеве Шотландии Марии Стюарт и стать королем этой страны.

– Пока, милорд, вы подданный Англии и должны подчиняться требованиям своей королевы. А если это не будет сделано, то у нее достаточно силы, чтобы привести вас в чувство.

Мария снова залилась слезами, она поняла, что запахло войной, но отказаться от Дарнлея была уже не в силах. Да и выглядело бы это слишком позорно: объявить на весь мир, что выходит замуж, а потом вдруг отдать жениха в Тауэр на расправу Елизавете. Но, главное, она не понимала, что за игру ведет английская кузина. Если была против такого брака, то к чему отпускать Дарнлея из страны?

Активно против ее брака выступал и Меррей. Понятно, ему-то лучше, чтобы сестра вышла замуж куда-нибудь подальше от Шотландии, оставив его регентом, как было раньше. Мария разозлилась: а не его ли это придумка с возвратом Дарнлея в Англию? Идею быстро подхватили Давид Риччи и сам Дарнлей. Конечно, главный враг граф Меррей, ему не жить! К счастью, у Меррея хватило ума не испытывать судьбу, и он бежал.

В Шотландии заваривалась новая каша…

Вот уж кому, а Меррею глупый Дарнлей на троне был совсем ни к чему, все, чего удалось добиться с таким трудом после заключения Эдинбургского мира, когда понадобились многочисленные жертвы и траты, чтобы войска двух стран убрались наконец из Шотландии, катилось в пропасть! Джеймс хорошо понимал, что он фактически правит страной, пока Мария не замужем, как только она сунет голову в эту петлю под названием Дарнлей, она начнет действовать самостоятельно и как попало, а если еще привлечет к управлению своего упитанного бычка…

И ведь не возразишь, королеве, имеющей короля, не нужны помощники, она сама все может. Вопрос только в том, что сможет… Нет, Джеймс не был против участия даже Дарнлея в управлении Шотландией, но он помнил эти полные ненависти глаза сестры после казни Шателяра и ее слова, произнесенные сквозь зубы:
– Ваша власть, Меррей, только пока я не замужем. И жизнь тоже!

И Джеймс хорошо понимал, что пощады не будет, та, которая, не дрогнув, смотрела, как отрубили голову ее любовнику, брата-соперника не пожалеет тем более. В случае замужества Марии с Дарнлеем получить от него согласие на казнь своего противника будет нетрудно. Над Джеймсом Стюартом графом Мерреем нависла смертельная угроза… Он не стал испытывать судьбу, и в то время, когда проходил обряд венчания Марии Стюарт и Генри Дарнлея, лошади уносили ее сводного брата и тех, кто пожелал присоединиться, прочь от Холируда, где проходила свадьба с невестой в траурном наряде, и вместо праздничного веселья замершего в ожидании неприятностей Эдинбурга.

Но Меррей просчитался в одном – он удалился в свое имение, а не за границу, рассчитывая, что у сестры все же хватит ума остановиться и она не зайдет слишком далеко. К тому же он убеждал своих сторонников, что ненависть королевы касается только его и имеет личные причины, потому остальным беспокоиться не стоит, и лучше вернуться на свои места. Потому что их могут занять совсем не подходящие для этого люди вроде нового короля.

– Нельзя допустить, чтобы этот красавчик успел развалить страну раньше, чем королева поймет, чего он стоит!

Угроза была нешуточной, и многие вернулись.

Это была странная, очень странная свадьба. Венчание проходило в скромной домашней церкви Холируда. Но всех потрясло не это, а то, что невеста выбрала для столь радостного и торжественного мероприятия… черный траурный наряд! Да, да, Мария Стюарт во второй раз шла к алтарю в черном платье под черной вуалью.
И как только не пытались истолковать ее более чем странный выбор! Твердили, что она отдавала дань памяти первому мужу, что просто не было другого достойного наряда, поскольку не успели саботажники портные…

Но при чем здесь траур по первому супругу? Как же надо не уважать второго, чтобы в день венчания с ним облечься в траур по предыдущему, которого Мария, по всеобщему убеждению, слишком мало любила. Настолько мало, что, едва сняв настоящий траур там, во Франции, тут же начала вести весьма фривольную жизнь в Реймсе, вызвав множество сплетен и ускорив этим собственное возвращение в Шотландию. Даже если в разговорах о ее поведения в Реймсе на грани приличия больше выдумки, чем правды, приходится признать, что Мария дала повод для таких разговоров, к тому же Генри Данвилль, с которым молва связывала юную вдовствующую королеву в Реймсе, последовал за ней в Шотландию, оставив дома семью. И Шателяр тоже.

И портные едва ли виноваты, ведь позже Дарнлей якобы уговорил супругу сменить черные одеяния на яркие, и таковые у нее немедленно нашлись!

Скорее если здесь и был траур, то по самой себе. Мария умна, и, как она ни была влюблена, за время, потребовавшееся на получение разрешения от папы римского и подготовку к свадьбе (в чем она выражалась?), она могла разглядеть своего супруга и понять, с кем связывает свою жизнь. По всеобщему признанию, его таланты дальше умения танцевать, гарцевать на лошади и томно с придыханием читать стихи не шли. Он не умел ничего и ничего из себя не представлял. Маргарита Леннокс сумела вышколить своего сынулю так, чтобы он был способен держать внешний вид, но не позаботилась о внутреннем наполнении. В Лондоне ходила шуточка, что если по Дарнлею постучать, то звук будет как от пустой бочки.

Вот это Мария должна была разглядеть, даже если была влюблена в оболочку без памяти. Если не она сама, то подруги-то видели! Тем более последующие события показали, что и сам Дарнлей пуст, действительно, как использованная бочка, и супруга охладела к нему необычайно быстро.

Почему же красавица и умница вышла замуж за этого хлыща? Неужели до такой степени было невтерпеж? Моментально поползли слухи, что Марии «уже пора»… Это не причина, ее сын Яков родился через одиннадцать месяцев после свадьбы, то есть никаких «пора» не было. Остается одна причина – назло двум протестующим, Елизавете и Меррею! Вероятно, даже сознавая, что Дарнлей пустышка, Мария делала этот шаг, только чтобы стать самостоятельной и именно потому, что два человека, эту самостоятельность ограничивающие, были против Дарнлея.

Но Генри Дарнлей не Франциск, он был крепок и силен как бык, никакой надежды второй раз стать вдовой (и все же она стала!) быть не могло, может, отсюда траурный цвет. Траур по самой себе… это вполне достойно такой своеобразной строптивой женщины! Лучше связать свою жизнь с дуралеем Генри, чем зависеть от брата и английской тетки!

Знать бы только ей, чем обернется такое решение.

Что случилось, то случилось, красавица Мария Стюарт, королева Шотландии, сочеталась браком с Генри Дарнлеем, предварительно даровав ему множество разных шотландских титулов. Сам Генри от этого если и изменился, то в худшую сторону, решив, что теперь ему все можно. Это было именно то, о чем Марию предупреждали Джеймс Меррей, множество знавших, что из себя представляет Дарнлей, и даже ненавистная ей Елизавета! Но Мария предпочла сунуть голову в петлю и с упорством, достойным лучшего применения, всю оставшуюся жизнь эту петлю затягивала.

Твердят, что ей снесли голову три короны… Нет, голову Марии Стюарт снесли собственное упрямство и нежелание признать кого-то если не выше себя, то хотя бы равным. Ошибку за ошибкой она нанизывала на нить своей судьбы, пока их не оказалось так много, что нить оборвалась.

Первой нелепой ошибкой было включение в свой герб короны Англии. Раздразнив и навсегда заронив сомнения в Елизавете, Мария получила сильнейшего врага, правда, умудрившись отравить и ей большую часть жизни! Оскорбив Екатерину Медичи, отрезала от себя возможность жить во Франции, ведь даже переступив через свои чувства и решив сватать бывшую невестку за другого сына, Екатерина особой настойчивости не проявила. Но и за Марию стеной не встала, когда той была очень нужна ее помощь. Хочешь, чтобы тебе помогали, – не превращай тех, кто может помочь, во врагов. Мария превращала.

Следующие несомненные ошибки – замужество с Генри Дарнлеем и попытка сделать из него короля. Можно ли превратить осла в лошадь? Едва ли, даже если его подковать золотыми подковами, накинуть красивую попону и заплести гриву, он все равно останется ослом!

И непримиримое противостояние с братом Джеймсом Стюартом графом Мерреем – тоже ошибка…

А дальше они росли уже, как снежный ком на хорошей горке.
– Мадам, – у Генри, конечно, еще не получалось называть королеву Мэри, но хотя бы перестал говорить «Ваше Величество», – умоляю, смените наряд! Столько косых взглядов я не видел за всю жизнь. Поговаривают, что у меня праздник, а у вас похороны.
– Поменьше обращайте внимания на разговоры вокруг вас! – неожиданно огрызнулась Мария.

Супруг замер, но решил, что, видно, чем-то расстроил королеву, и принялся уговаривать ее снова. Наконец Мария согласилась сменить наряд и переоделась в великолепное платье, сплошь расшитое мелким жемчугом, с красивым воротником и шлейфом. Генри невольно ахнул:
– Почему же Вы на венчание в таком не пошли?!

Никто не понял странного каприза королевы, но то, что она чем-то недовольна, заметили все.

Марии стоило больших усилий взять себя в руки, она злилась оттого, что не видела своего брата Джеймса, а ведь так хотелось бросить ему в лицо:
– Я свободна, сир?!

Его не было ни на венчании, ни позже, когда собравшимся у стен замка принялись раздавать, вернее, раскидывать деньги и приглашать к накрытым прямо на улице столам, чтобы шотландцы надолго запомнили свадьбу своей королевы. Подданным совершенно все равно, за кого королева выходит замуж, главное, чтобы был не урод и не злодей. Но новый король явно хорош собой, он высок, крепок и румян, значит, здоров. Что еще нужно, когда столы ломятся от еды, а бочки полны эля и пива? Гуляй, славя королеву и нового короля!

И гуляли четыре дня и четыре ночи, пока не выпили все вино и все пиво…

А вот первая брачная ночь у молодых не получилась…
Мария подозвала к себе Мейтленда:
– Где граф Меррей, я не вижу его…
По тому, как чуть смутился Мейтленд, стало ясно, что что-то произошло.
– Ну говорите же!
– Ваше Величество, ничего страшного, может, после свадьбы?
– Что после свадьбы?! Отвечайте!

Мэри Сетон тревожно прислушивалась: ну почему у Марии ничего не бывает нормально, как у всех людей? Однажды она задумалась: когда началась эта полоса невезения? Получилось, что после ссоры с королевой Екатериной Медичи. Может, та прокляла ненароком? От этой мысли стало не по себе, она снова мелькнула прямо на свадьбе, и Мэри постаралась отогнать ее. Но мысль упорно возвращалась.

– Граф Меррей с несколькими своими сторонниками уехал в свое имение…
– Когда?
– Сегодня.
– Почему мне сразу не сказали?!
– Но Вы… у Вас… Ваше Величество, у Вас свадьба…

Мария едва сдержалась, чтобы не заорать: «К черту свадьбу!» Джеймс испортил ей миг триумфа, она так хотела прилюдно унизить брата, даже придумала как, а тот взял и сбежал!

Вместо жарких объятий первой ночи (впрочем, она уже была) Генри Дарнлей получил взбешенную фурию, которая с трудом вытерпела положенное время и поспешила удалиться в свои покои, чтобы там отвести душу.

– Что случилось, мадам? Вы вне себя…
– Чертов трус! Подло сбежал! Английский прихвостень! – Мария срывала с себя украшения и швыряла их в сторону. Бетси едва успевала подбирать, чтобы на роскошный жемчуг случайно не наступила чья-нибудь нога.
– Да о ком Вы, мадам?!

Мария остановилась, словно только что заметив собственного супруга, потом махнула рукой:
– Джеймс Стюарт бежал в свое имение.
– Зачем он Вам? Вы же всегда говорили, что предпочли бы обойтись без него?

Как объяснить Дарнлею, в чем дело? Разве ему расскажешь о противостоянии с собственным братом и обидах на него, о том, как мечтала о свободе и о его унижении?! То есть рассказать, может, и можно бы, но к чему? Это равносильно признанию в своей слабости, а такого перед Дарнлеем ей не хотелось вовсе. Похоже, у супруга язык длиннее, чем вон у Бетси, завтра же половина Шотландии, если не вся, будет знать о том, почему казнен Шателяр и как Джеймс Стюарт пытался воспитывать свою сестру!

Как ни странно, но вот это понимание заставило Марию прийти в себя, правда, она стояла с раздувающимися ноздрями и горящими глазами, но голова соображала уже достаточно ясно, ее не застилали сплошным туманом гнев и ярость. Она сумела взять себя в руки окончательно; пока Джеймс в своем имении, его еще можно захватить, главное теперь – не спугнуть. И Мария хорошо сыграла свою роль счастливой новобрачной, она веселилась вместе со всеми эти четыре дня.

Дарнлей был в ужасе, он видел перед собой совсем не ту женщину, за которой старательно ухаживал несколько месяцев. Вне спальни в присутствии чужих людей она словно надевала маску счастья и веселья, но стоило удалиться в свои покои, эта маска попросту отшвыривалась, и из-под личины появлялась совсем другая Мария – надменная фурия, готовая за что-то растерзать своего брата голыми руками. Для Дарнлея хуже всего, что он не понимал происходящего, вернее, не знал причины. Но объяснять слишком долго и не на пользу своей репутации, Мария не находила нужным делать это. Обижается? Ну и что, куда он денется?

Дважды с какими-то известиями приходил Мейтленд, новости, видно, успокаивали Марию, на некоторое время она снова становилась веселой и даже немного счастливой…

Будь Дарнлей поумней или хотя бы решительней, он потребовал бы отчета сразу, но мальчик, которому только исполнилось девятнадцать, не слишком умный и искушенный в политике и придворных кознях, не посмел этого сделать. Он просто обижался и канючил у супруги внимание к себе.

Сначала казалось, что виноват он сам, не так посмотрел, не то сказал, недаром нашлись те, кто откровенно посмеивался над новым королем, и сама Мария недовольно косилась после его неловких высказываний. Но постепенно Генри понял, что причина действительно не в нем, а в уехавшем Джеймсе, посетовал на брата, так некстати обидевшего своим отсутствием на свадьбе сестру, получил столь яростный взгляд этой самой сестры и пинок ногой под столом, что, обидевшись, замолчал совсем.

Ну почему нельзя по-человечески сказать, в чем дело? Почему он должен сидеть и только улыбаться, как вырезанный из дерева чурбан?! Он не полено, он король, и с этим Марии придется считаться!

Кому мог пожаловаться обиженный король? Только своему другу Давиду Риччи. Давид только вздохнул, он всего пару часов назад сочинял вместе с королевой своеобразное воззвание к народу, обличающее Джеймса Стюарта и его сторонников, но растолковывать столь важный документ Генри не собирался. К тому же Давид был в курсе многих стычек Марии с братом, хотя и ничего не знал о Шателяре. Он слышал многочисленные сплетни и понимал, что не все так просто, но оправдывал свою королеву. Какая красивая женщина не имеет своих тайных грехов? Особенно такая строптивая и яростная…

– Генри, Вам следует пойти вместе со мной на площадь, где мы огласим грамоту…
– Какую грамоту?
В ответ Мария лишь протянула лист мужу:
– Читайте, пока я переоденусь.

Пока служанки помогали Марии сменить один наряд на другой, Дарнлей пытался разобраться в хитросплетениях фраз. Пытался и не мог. Не потому, что был туп или соображал слишком медленно, он волновался, ведь это первый официальный документ его как короля! Строчки норовили наползти одна на другую, а буквы вообще расплывались пятнами… Совершенно понятные слова никак не желали складываться в понятные фразы.

Появившись снова в комнате, Мария поинтересовалась:
– Вы согласны?
Под текстом ее подпись, как он мог не согласиться?
– Конечно!
– Тогда подписывайте и пойдемте, нас уже ждут.
Если честно, то Дарнлей был просто изумлен, Мария не просто переоделась, она была в дорожном костюме для верховой езды, а на поясе даже пистолет!
– Что это?!
– Советую вам тоже взять оружие и обуть более удобные сапоги!

И тут Генри прорвало, он уселся в кресло и демонстративно закинул ногу на ногу:
– Пока мне не будет объяснено, в чем дело, я никуда не двинусь! Хватит держать меня в неведении!
Супруга с изумлением уставилась на него:
– Вы же все прочли?

Неожиданно для себя Дарнлей осознал, что все понял из прочитанного, усмехнулся:
– В Вашей грамоте только Ваши обиды на бунтовщиков. Но куда Вы собрались в таком виде? Не расстреливать же их из пистолета лично?
– Вот именно! Именно так! Я поведу всех верных присяге людей за собой, чтобы захватить графа Меррея и призвать его к ответу!
Будь Дарнлей все же поумней, он осадил бы свою воинственную супругу, но его настолько поразил вид размахивающей оружием Марии, что новоявленный король завопил:
– Так дайте же и мне переодеться!
– Только быстро!

«…они без счету захватили почестей и богатств, они и Нас, и Наше королевство рады прибрать к рукам, чтобы владеть им по своей воле, а Нам бы слушаться во всем их указки, словом, они не прочь завладеть престолом, а Нам бы оставить титул, исправлять же все дела в государстве предерзостно берутся сами».

Точнее не скажешь, Меррей действительно оставлял Марии только титул и представительские обязанности, которые ей удавались очень хорошо. Присутствовать на приемах, выездах, праздниках, иногда на заседаниях, чтобы было не слишком утомительно, к чему молодой красивой женщине утруждать себя большим, тем более если она страстно желает как можно скорее выйти замуж и покинуть эту страну? Если к тому же вспомнить, что «предерзостно исправлял дела в государстве» Меррей с помощниками вполне толково, то над текстом можно только посмеяться. Простая бабья обида на плохого дяденьку, не дающего править самой, сквозит в каждом слове.

Но когда такой текст с воодушевлением преподносится красивой молодой женщиной, вооруженной и жаждущей немедленно отобрать власть обратно (только у кого, ведь тот самый «нехороший Меррей» уже уехал сам?), окружающим начинает казаться, что за сироту следует вступиться, и немедленно!

А народу вообще все равно, против кого воевать, лишь бы платили. Уж заступаться за графа Меррея не собирался никто, едва ли жители Эдинбурга вообще поняли, о ком или о чем идет речь, сказано: королеву обидели, надо защитить, значит, пойдем защищать! Кое-кто даже пошел. Наспех собранная армия устремилась к имению Меррея, приведя в полнейшее изумление разумных людей. И Меррею пришлось бежать от такого напора в Англию!

Если честно, то он был совсем нежелателен в Лондоне. Помогая своим сторонникам деньгами, Елизавета вовсе не желала этого афишировать, а после такой откровенной попытки найти у нее убежище скрыть связь Меррея с Лондоном будет трудно… Елизавете и Сесилу удалось вывернуться, хотя это стоило нервов и даже денег. Дав графу Меррею приют у себя, Елизавета невольно влезла в дела Шотландии и теперь была этому не рада. Мария Стюарт бросилась следом, причем с войском. Дело принимало неприятный оборот и для Англии тоже.

Елизавета долго держалась за виски, расхаживая из угла в угол. Перемудрила… Кто же знал, что у Марии настолько рыльце в пушку, что она ждет не дождется, чтобы выскочить замуж хоть за кого и взяться за брата?

– Но Меррея мы ей отдать не можем!
– Конечно, Ваше Величество. Он уже в Англии.
– Надеюсь, у нее хватит ума не переступать границы?

Переступить не рискнула, но французский посланник Демосьер рассказал Рэндолфу, что королева Шотландии в ответ на предупреждение об опасности ее поведения объявила ему, что не успокоится, пока не дойдет до ворот Лондона.

– Сесил, как же трудно, когда на троне женщина! – посочувствовала Елизавета. По чуть насмешливому взгляду канцлера она мгновенно поняла, о чем тот думает, и уточнила: – Обыкновенная женщина, Сесил! Мария обыкновенная, а я нет! Вот еще одна причина не выходить замуж!

– Как же мне надоела эта французская вертихвостка со своими шотландскими проблемами! – ругалась, переодеваясь ко сну, Елизавета. – Почему бы им всем не разбираться самим? Вышла замуж бог его знает за кого, поссорилась с братом, а я расхлебывай…

Верная наперсница Кэтрин Эшли только покосилась, не отвечая.

– Что ты хочешь сказать, что я стала ворчлива, как старуха? Ну, говори, говори!
– Конечно!
– Станешь тут. Эта дуреха скоро поймет, во что вляпалась, но уже поздно. Такого дурака в короли!.. Если б знала, сама бы здесь женила на ком-нибудь. Лучше бы ей разрешить австрийского герцога, все подальше была бы со своими проблемами… – Елизавета вдруг села на постели. – Кэтрин, а ведь я и правда ворчу! Хватит, ну ее, эту французскую штучку! Ты не знаешь, готовы ли чулки?
– Шелковница обещала принести завтра.
– Вот и прекрасно, эти новости куда лучше тех, которые приносят из Шотландии!
На следующий день Елизавета вызвала посла Мелвилла и в категоричной форме высказала свое недовольство намерением королевы Марии «дойти до ворот Лондона»!
– Простите, Ваше Величество, королева была слишком расстроена тем, что ее брат граф Меррей бежал в Англию. В знак дружбы Вы могли бы отправить графа и его сообщников обратно в Эдинбург.

Елизавета с трудом сдержалась, чтобы не сунуть под нос послу скрученный кукиш, она даже пальцы сцепила меж собой, чтобы не сделать этого! Зато улыбка на ее лице была ухмылкой аспида при взгляде на жертву:
– Непременно, как только она пришлет лорда Дарнлея и графа Леннокса! Ах, простите, я забыла, что лорд теперь еще и герцог Олбани! Да, и король Шотландии! Но он не перестал быть английским подданным, потому как женился без моего на то согласия!

Посол нахмурился: отношения между двумя королевами завязались в столь тугой узел, что даже их дружба с Сесилом вряд ли поможет этот узел развязать.
– Милорд, вам, кажется, доставляют удовольствие пикантные подробности жизни королев? Во всяком случае, вы большой любитель смаковать их по моему поводу… Возможно, вы знаете кое-что и о королеве Шотландии? Не объясните ли, почему вдруг моя добрая сестра так возненавидела своего брата графа Меррея? У меня есть основания считать, что это не из-за его веры или деловых качеств, а из-за некоей тайны…

Мелвилл сквозь зубы пробормотал, что ничего не знает о взаимоотношениях королевы Марии и ее сводного брата графа Меррея.

– Хорошо, милорд, доведите до сведения своей королевы, что я возмущена ее намерением разбираться со своими делами на территории моей страны и тем, что она не желает выдать Англии хотя бы графа Леннокса, если уж сын графа столь ей дорог! Граф Леннокс государственный преступник и не может удерживаться вне Англии! Как только граф Леннокс будет заключен в Тауэр, я постараюсь убедить графа Меррея вернуться в Шотландию… если сумею его найти…

Заявление было хлестким, а отвечать нечего. Требовать выдачи графа Меррея, не выдав Дарнлея и, главное, Леннокса, нелепо. Пришлось больше не упоминать о Меррее…

«Любовь, любовь, когда ты приходишь к нам, мы говорим: прощай, осторожность».
Лафонтен

Но Марии было попросту не до сбежавшего брата, как истинная женщина, она особой последовательностью поступков не отличалась. После столь бурного начала своего самостоятельного правления королева вдруг вспомнила, что у нее есть муж, а значит, в спальне она должна быть не одна! Генри такой поворот понравился куда больше необходимости скакать с пистолетами за поясом или мрачной решимости Марии. Молодой Дарнлей, естественно, был куда крепче хилого Франциска, ему недоставало умения опытного Данвилля и, уж конечно, было далеко до Франсуа де Гиза, но когда полная сил чувственная женщина столько лет живет одна… тут любой нехилый юноша покажется Геркулесом. А Дарнлей был весьма силен и горяч… Мария потеряла голову.

Словно чувствуя вину перед супругом, она принялась одаривать Дарнлея без меры и так же осыпать его почестями и титулами. Кажется, он получил все, что только мог в этом королевстве, потому что получил любовь самой королевы.

Французский посланник в Шотландии Демосьер прислал Екатерине Медичи подробный отчет обо всем, в том числе описал и самого нового короля. Королева-мать, читая рассказ о Генри Дарнлее, усмехнулась. О чем она подумала? Что шотландская кобыла нашла-таки себе достойного жеребца? Возможно, Екатерина Медичи вслух своих мыслей не высказывала, а уж какими они были, кто знает…

Такого не мог понять никто. Даже откровенные сторонники Марии, готовые прощать ей все, с сожалением говорили, что в присутствии Дарнлея королева невыносимо глупеет, готова выполнять любую его прихоть, вплоть до совершенно неприличной. Рэндолф писал в Лондон:
«Она во всем покорна его воле, он вертит ею как хочет».

Из спальни, где Генри был полным хозяином млевшей в его руках Марии, их отношения выплескивались наружу. Не в силах скрывать свою бурную страсть, королева держала супруга за руку, не спускала с него глаз, демонстрируя всем, как любит и ценит дорогого Дарнлея. Окружающим становилось не по себе, когда они видели, как умная, уверенная в себе женщина, еще вчера с пистолетом в руках доказывавшая свое право на самостоятельное правление безо всяких надсмотрщиков, становилась совершенно покорной от одного прикосновения этого упитанного жеребчика.

Любившие Марию друзья были в отчаянье. Мэри Сетон, которой вовсе не нравились ни увлечение королевы этим хлыщом, ни сам Дарнлей, пыталась хоть немного сдержать ее, но только потеряла на время расположение высочайшей подруги.
Четыре Мэри собрались, чтобы обсудить эту беду. Это действительно была не проблема, а настоящая беда. Влюбившаяся в своего Дарнлея как кошка, королева была просто не в состоянии замечать, что становится объектом насмешек. Пока все держалось в пределах приличий, потому что саму королеву окружали понимающие ее люди, хотя многочисленные подарки и титулы, так щедро дарованные супругу, уже сделали шотландскую королеву притчей во языцех у многих дворов Европы. Позлословить над надменной девчонкой, совсем недавно смотревшей на всех свысока, не упустили возможности многие. Любая пикантная подробность, о которой сообщали из Эдинбурга, в слухах разрасталась до невероятных размеров. Люди – большие любители пнуть лежащего связанным льва…

– Наша Мэри совсем потеряла голову из-за этого Дарнлея! – возмущалась Ласти – Мэри Ливингстон.
– Да, надо его как-то…
– Что?!
– Удалить от королевы…
– Как можно удалить от королевы короля?!
– Мэри, ты каждый день рядом с ней, что происходит? Откуда взялся этот молодчик и зачем он ей?

Сетон в ответ рассмеялась:
– Что за вопрос? Зачем женщине муж? В спальне он, видно, силен, а наша Мэри просто истосковалась по мужской ласке.
– Кто бы мог подумать?! Надо было ей найти просто какого-нибудь бычка на ночь!
– Фи, Ласти, что за речи?!
– Ну вот ты видишь ее каждый день, скажи, он действительно так хорош? Что в нем, кроме красоты?
– Да какая там красота?! – возмутилась Флеминг, но от нее отмахнулись.
– Я не каждый день рядом, королева не слишком жалует тех, кто не смотрит на ее Дарнлея с таким же восторгом…
– Она его ревнует?
– Пока нет, он не дает повода…
– Девочки, я придумала! Я знаю, как показать Мэри, что ее муж дурак!
– Ты думаешь, от этого он перестанет быть ее мужем?
– Но она хотя бы перестанет смотреть ему в рот и лизать сапоги!

Грубо, но точно, сапоги, конечно, не лизались, но оставалось недолго. Неизвестно, успели ли что-то предпринять подруги, похоже, Дарнлей испортил все собственными руками…

Вот кому бы радоваться такому позору своей соперницы, так это английской королеве Елизавете! Блестящая возможность насладиться слухами и сплетнями о Марии, пустить свои и помочь уже ходившим превратиться в совсем пикантные… А Елизавета вдруг задумалась.

– Скажи, Кэтрин, я так же нелепо выгляжу, когда любуюсь Робертом?
Верная подруга и помощница во всем Кэтрин Эшли сокрушенно кивнула:
– Почти…
– Ой-ой…
«Вот-вот, а когда тебе говорили, не слушала», – мысленно укорила свою королеву Кэтрин.

Укорять было в чем. Елизавета не избежала своего «романа на виду». Если в кого-то влюбляется придворная девушка или дама, она может оказывать знаки внимания своему избраннику достаточно откровенно. Пока это не переходит границ приличия, никто возражать не станет, разве что те, кто и сам не прочь пофлиртовать с этим избранником. Иное дело королева, любое ее даже мимолетное увлечение разглядывается, как под лупой, любой взгляд, слово, вздох немилосердно обсуждаются. Особенно если королева не замужем, а предмет ее страсти женат!

Именно в такую ловушку много лет назад попалась Елизавета. Еще не будучи королевой (даже напротив, живя в изгнании), она влюбилась в друга детства Роберта Дадли. Кстати, они одновременно сидели в Тауэре во время правления старшей сестры Елизаветы Марии Тюдор и умудрились выйти оттуда живыми – Елизавета из-за того, что вина так и не была доказана, а Роберт из-за привлекательной внешности (Мария просто пожалела молодого красавчика). Как ни боролась Елизавета со своей страстью, поделать с собой ничего не могла; стоило Дадли появиться рядом, как разумная королева становилась глупой пустышкой. Брать себя в руки удавалось иногда с огромным трудом.

Роберту Дадли тоже были поднесены дорогие подарки, он даже стал графом Лестером. Именно своего дорогого Дадли, в которого тоже была влюблена, как кошка, Елизавета в качестве невообразимого дара предлагала в мужья Марии. Тогда его и посвятили в рыцари, даровав графский титул Лестера.

Теперь, слушая сплетни о своей шотландской родственнице, Елизавета словно смотрела на себя со стороны. Было от чего задуматься… Роберт Дадли остро почувствовал если не охлаждение к себе королевы, то явные ее попытки ввести свои чувства в жесткие рамки приличия. Хотя рассудочная Елизавета никогда за них и не выходила, но поедать глазами своего драгоценного Дадли, вызывая насмешки окружающих, тоже была вполне способна.

Сесил давно пришел к выводу, что женщина на троне все равно баба и бороться с этим невозможно!

Марии Стюарт судьба подарила все и сразу – внешность, ум, но главное, корону. Подарки сыпались как из рога изобилия, она привыкла к этому и воспринимала как должное. Быть первой, лучшей, быть на виду, блистать – это с пеленок, другого и не мыслилось. Мэри жила этим.

Иное дело Дарнлей, с детства державшийся матерью, что называется, в ежовых рукавицах и вдруг получивший одновременно все – волю, корону и великолепную женщину! Будь он поумней, сумел бы воспользоваться таким подарком судьбы, и последующей трагедии не случилось бы. Но в том-то и беда, что особой разумностью Генри Дарнлей не отличался, судьба щедро наградила его внешними данными и крепким здоровьем, забыв вложить в голову много ума, а мать больше озаботилась тем, что явно было, чем тем, что нужно было в ребенке развивать. Генри остался красивым балбесом.

Этот балбес, получив немыслимые дары Фортуны, мгновенно возомнил, что это ему за особые заслуги. Видя, что изумительная женщина просто пресмыкается перед ним за то, что он в спальне творит чудеса, Дарнлей чрезвычайно возгордился собой и стал поглядывать свысока сначала на тех, кто был ниже по положению, а потом и… на саму Марию!

Секретарь Марии Давид Риччи был в ужасе, ведь он сам хитрыми советами старательно помогал новому приятелю завоевывать сердце красавицы и ее тело. Дело сделано, и теперь Дарнлей, пользуясь неограниченной властью, прежде всего над королевой-женщиной, стал наглым и несдержанным. Глупого девятнадцатилетнего мальчишку снедало тщеславие, ему хотелось уже быть не просто рядом с королевой, а чуть впереди. Настойчивой фразой стала: «Я король!»

Сначала Мария ласково посмеивалась, перебирая дрожащими от любви и волнения пальцами его чуть волнистые светлые волосы:
– Конечно, король!

Она действительно отдала корону этой бездари! И даже монеты выпустили с инициалами «G» и «М» – Генри и Мария. Любуясь на столь весомое свидетельство обожания супруги, Дарнлей посмеивался. Теперь он был совершенно уверен не только в своей внешней неотразимости, но и в способности управлять государством!

Пришлось допустить новоиспеченного короля, имевшего на это право, на заседания Совета.

Правда, первое же заседание нагнало на Генри такую скуку, что он едва сдерживался от зеваний. Но, наслышавшись, что короли всегда занимаются государственными делами (правда, не слишком представляя, что под этим следует понимать), Дарнлей упорно пытался в эти дела вмешиваться.

К Марии пришел Мелвилл с просьбой оградить его от поползновений нового короля окончательно испортить отношения с Англией.

– Ваше Величество, возможно, Его Королевское Величество пока не в курсе некоторых договоренностей и потому отдает несколько… м-м… странные указания…

Мелвилл использовал все свои дипломатические способности, чтобы не сказать открыто, что король дурак, потому что кричал, что следует немедленно объявить войну этой рыжей дуре, воображающей себя чем-то большим, чем пустое место. На спокойные возражения посла, что войну без повода не объявляют, Дарнлей, брызгая слюной, безобразно разорался, что повод он найдет уже через четверть часа! А еще через день будет сидеть в разрушенном Лондоне на троне!

– Если мы так легко справились с Мерреем, то чего бояться бабу?!
Хорошо, что этого бреда не слышал никто, кроме Мелвилла.
– Требую выразить протест!
– Против чего?!
Король был явно пьян, а потому изумленно вытаращил на посла глаза:
– Какая разница?!
– Но Вы, Ваше Величество, желаете протестовать, я спрашиваю: против чего?

Генри развезло окончательно, он поморщился:
– Вино плохое…
– А при чем здесь Англия?
И снова король сообразил не с первой попытки, но потом махнул рукой:
– Все равно.
Мелвилл, осознав, что разговаривать просто не стоит, неожиданно предложил:
– Налить хорошего?
Глаза поскучневшего Дарнлея оживились:
– А есть?!
– Для Вас, Ваше Величество, всегда найдется.

Окончательно напившись, король заснул прямо в кресле. Приказав перенести Дарнлея в другую комнату и уложить на кровать, Мелвилл бросился к королеве.
Это стало одной из главных проблем с Дарнлеем – мало того, что он неуч, нагловат, зазнайка, он оказался еще и… пьяницей! Бывают пьяницы тихие, которые пьют ради самого процесса и мирно засыпают, но большинство теряют над собой контроль и начинают нести чушь. А есть еще один род пьяниц, самый отвратительный, которым в случае опьянения обязательно надо доказать, что они «главные» в этом мире. Такие начинают требовать подчинения своим глупым желаниям, хамят и с легкостью сыплют оскорблениями. Зачастую, проспавшись, такой человек и не вспомнит о своих словах, но оскорбление уже нанесено!

К ужасу Марии, ее супруг оказался именно таким. Стоило напиться, и просто почитания королю уже было недостаточно, появлялась необходимость втоптать в грязь всех вокруг. В первую очередь, конечно, жену, которая подняла его так высоко и от которой он во всем зависел.

Потому самую большую долю его хамства получала именно Мария!

Пока все не выходило за пределы королевских покоев, она еще как-то терпела, правда, прекратив так нравившиеся ей вечера… Но однажды Дарнлей напился в гостях! Какое унижение для жены представляет собой пьяный муж, желающий доказать, что он в доме хозяин, знают все женщины, живущие или жившие с буйными пьяницами. Королевы не исключение, Мария сполна вкусила этого удовольствия. Дарнлей вел себя столь оскорбительно по отношению к ней, что королева была вынуждена покинуть гостеприимный дом, хозяева которого ни в чем не были виноваты, и, извинившись, отбыть домой в одиночестве. Король остался пить и говорить гадости.

По Эдинбургу поползли уже не слухи, а откровенные сплетни. Большинство жалело красивую и умную женщину, оказавшуюся во власти такого придурка, но все прекрасно понимали, что виновата в этом она сама… Что называется, никто не гнал, сама нашла.

Мария сидела, пытаясь прочитать хоть что-то из принесенных секретарем Давидом Риччи бумаг, завтра Совет, нужно подготовиться. Она неважно себя чувствовала, но надеяться на то, что супруг возьмет на себя хоть часть дел, не стоило, он опять пил где-то с друзьями, вдруг появившимися во множестве. Дарнлей обещал собутыльникам доходные должности, с легкостью подписывал подсунутые ими бумаги, в пьяном угаре заявлял, что завтра попросту прогонит жену и останется на троне один!

Работа не шла, и, промучившись, Мария решила лучше лечь спать пораньше, чтобы рано подняться и поработать на свежую голову. Это если удастся заснуть, что в последнее время бывало нечасто. Но только она отложила перо и принялась собирать бумаги, чтобы запереть их до утра, как послышался шум, явно возвращался муж, и, судя по грохоту от задетого пуфа и крепким выражениям, снова крепко навеселе! Когда Генри появился в двери, Мария с тоской поняла, что навеселе, но не настолько, чтобы сразу заснуть, упав поперек кровати. Значит, предстоит выслушивать тираду о том, какой он замечательный, а эта рыжая сволочь его не оценила, не то что любезная женушка…

Королеву взяло зло, ну почему она должна терпеть все это?!

Так и есть, Дарнлей был пьян, но намерения имел самые серьезные, ему хотелось любви, причем страстной и взаимной! Мария попросту отшвырнула супруга в ответ на попытку впиться губами в ее губы:
– Вы пьяны!
– Ну и что? Я хочу тебя! Пойдем!
– Я не собираюсь удовлетворять желания пьяного мужа! Подите прочь и проспитесь!

Генри был не настолько пьян, чтобы не понимать, что ему говорят и что происходит. Глаза загорелись бешенством:
– Ты мне отказываешь?! Ты… ха! Баб мало, что ли?

Мария сидела прямо на полу и ревела, слушая удаляющиеся шаги мужа. Рядом хлопотала Бетси:
– Король… ударил Вас, Ваше Величество?!
– Нет.

Достаточно было и простых оскорблений.

Что делать? И пожаловаться некому, потому что со всех сторон неслись советы не связываться с этим верзилой и, уж конечно, не давать ему короны и власти… Друзья мягко советовали получше разглядеть претендента, а Елизавета даже запрещала ей выходить замуж за Дарнлея, пыталась в самый день венчания вытребовать его обратно в Англию! Где были ее собственные глаза?! Какой туман их застилал, когда, восхищенная умением красиво читать сонеты, она дала согласие на этот брак вопреки всему – советам, здравому смыслу, своим собственным тайным сомнениям?!

Заглянув глубоко в душу, Мария поняла бы, что сделала все назло той самой рыжей королеве, которую так часто, будучи в подпитии, ругал ее супруг. Видно, Елизавета дала недвусмысленный ответ на его попытки понравиться, вот и злился Дарнлей на презиравшую его Елизавету. Но от этого Марии становилось не легче, а еще хуже. Признавать, что, выйдя замуж вопреки советам соперницы, сунула голову в петлю и теперь ежедневно терпит позор, очень не хотелось.

Молодую женщину просто захлестнула ненависть, причем эта ненависть делилась пополам между далекой Елизаветой и… собственным супругом!

Она долго рыдала, сидя на ковре, Бетси не стала уговаривать перейти на кровать или хотя бы в кресло, бывают минуты, когда нужно просто выплакаться, чтобы полегчало. Камеристка подозревала, что теперь таких минут у королевы будет немало. Чтобы никто не видел рыдающую Марию, Бетси сама подложила дров в камин и крепко заперла дверь, предварительно договорившись с несколькими слугами, что, если снова появится король, постараться отвлечь его чем-нибудь, а ей сообщить условным стуком. Те согласились, Марию чисто по-человечески жалели все.

И это тоже было унизительно! Она, всегда такая уверенная, блестящая, вынуждена собирать сочувствующие взгляды даже прислуги! Мария своими руками оттолкнула от себя брата, едва ли Джеймс пожелает вернуться после того, как она его так преследовала. Отстранился умница Мейтленд, едва терпит Мелвилл… переметнулся к англичанам ее доверенный секретарь Роле, которому было известно столько ее секретов… Как тут не плакать?

Ночевать король не явился, но, даже если бы и пришел, в спальню королевы его бы не допустили, это был приказ Марии! Было объявлено, что королева плохо себя чувствует.

Но она зря беспокоилась, Генри нашел себе другой приют. У этого придурка не хватило ума даже скрываться, он подчеркнуто стал посещать публичный дом!
Возможно, будь в Эдинбурге сама Маргарита Леннокс, которую сын откровенно побаивался, он сумел бы удержаться и от пьянки (удерживала же его мамаша столько времени при дворе Елизаветы!), и от других глупостей. Но Маргариту в Англии посадили под замок, и мать могла лишь страдать издали, питаясь слухами и прекрасно понимая, что они справедливы и не приведут ни к чему хорошему.

Утром Давиду Риччи достаточно было только глянуть в лицо Марии, чтобы понять, что ночь она не спала, никаких документов не читала, а в Совет ее лучше не приглашать, чтобы не иметь удовольствия видеть рыдания прямо там.

– Ваше Величество, стоит ли так утруждать себя? Вам следует остаться дома, Вы слишком измучены…
– Но кто проведет Совет?
– Если Вы напишете записку, то я постараюсь сделать все необходимое. Вы позволите мне говорить от Вашего имени? А Совет проведет канцлер…

Глянув в черные глаза Риччи, Мария вдруг подумала, что это единственный оставшийся друг, и ничего, что он секретарь, а она королева. Лучше умный, понимающий секретарь, чем дурной король. Записка была написана, и Совет проведен…

От любви до ненависти действительно один шаг, и этот шаг был сделан. Только вчера обожавшая своего супруга и готовая ради него на любые унижения, Мария вдруг возненавидела его с той же страстью! И с той же скоростью, с какой получал, Дарнлей стал лишаться привилегий. Его снова именовали не королем, а супругом королевы, на новых монетах уже не стояло имя Генри, и на Совет его не звали. А все дела вместо короля решал теперь секретарь королевы Давид Риччи!

Что сделал бы умный человек в такой ситуации? Во-первых, умный в такую не попал бы! Во-вторых, постарался бы взять себя в руки, вернуть доверие супруги и власть себе. Что сделал Дарнлей? Он принялся плакаться всем и каждому на то, что его жена… отказывает ему в близости, в то время как развлекается с секретаришкой! Дарнлей даже бросился выяснять отношения с Давидом Риччи!

Из-за передряг последнего времени у Риччи накопилось много работы, вернее, не столько работы, сколько интересующих его материалов. Благословляя Давида на поездку вместе с савойским послом Меретти в Шотландию, папа Пий IV надеялся, что Риччи будет присылать сведения о передвижениях посла, но никак не ожидал, что некрасивый и не такой уж юный музыкант сумеет забраться в постель шотландской королевы и будет допущен к ее бумагам! Конечно, Риччи умен, изворотлив, музыкален, имеет неплохой голос и ловко сочиняет пошлые стишки, которые так нравятся дамам, но кто бы мог подумать, что Мария Стюарт настолько увлечется сначала его пением и умением скакать в танце, а потом и самим музыкантом! Когда от Давида пришли первые отчеты о деятельности подле королевы Шотландии, миланец не поверил своим глазам. Не преувеличивает ли свои заслуги этот хитрец? Потом Пию IV стало не до агента Риччи, он тяжело заболел, а сменивший его папа Пий V (Антонио Микеле Гислиере) принял успехи необычного агента как должное. Что удивительного, что ловкому молодому человеку удалось втереться в доверие сначала к одинокой молодой женщине, а потом и к ее мужу и даже залезть в постель?

Сначала в постель к мужу, а потом к жене? Ах, какой шалун этот Риччи! Вернется, надо будет с ним познакомиться… Никакого пятна на моральный облик Давида Риччи и даже Генри Дарнлея тот факт, что они некоторое время перед женитьбой Дарнлея действительно спали в одной постели, не поставил. Спали и спали… И судя по всему, агентом папы он тоже остался, во всяком случае, об этом упорно твердили все вокруг. Но работа на папу римского преступлением не считалась тем более.

Заменив Дарнлея везде – и в делах, и в постели, – Риччи оставил бывшего приятеля в дураках дважды. Дарнлей оказался обманутым и приятелем (а ведь спали вместе!), и супругой! Бешенство его было понятным, но мало кто верил, что ставший ненужным король выполнит свои угрозы.

Давид сидел за столом при свете нескольких свечей, долгая работа над бумагами плохо сказывалась на его зрении, но не разобрать приготовленную стопку он не мог, завтра ее следовало вернуть, а из левого угла стола в правый перекочевала всего половина листов. Вдруг его внимание привлек непонятный шум, шел явно кто-то раздраженный. Риччи никогда не отличался храбростью, потому испугался не на шутку. От волнения правый глаз задергался, его пришлось прижать рукой.

Дверь рывком распахнулась, и на пороге появился Его Величество Генри Дарнлей собственной персоной. Вопреки обычаю последних дней он не был пьян, зато был неимоверно зол. Маленький Давид был своему бывшему рослому приятелю по плечо, потому нависнуть над Риччи с высоты своего роста Дарнлею не представлялось трудным.

– Решил заменить меня в спальне королевы?!
– Нет, Генри, что ты!
Дарнлей взвился:
– Я тебе не Генри, а Ваше Величество! Я король!
– Конечно, Ваше Величество, конечно!

Прошло всего несколько месяцев после непонятной свадьбы, на которой невеста появилась вся в черном, а между ней и супругом уже были не просто натянутые отношения, а такие, которые чреваты трагедией. Дарнлей во всеуслышание объявил, что ребенок, которого носит под сердцем королева, не его!

А Мария жила снова как во сне. Она не замечала, не хотела замечать, что откровенной связи с секретарем не одобряет никто, что если ее мужа не жалеют из-за его дури, то и ее никто жалеть в случае беды не станет, слишком откровенно попирала королева все правила приличия, что придворные, что просто людские. Создавалось впечатление, что Марией двигают два чувства – звериная ненависть к сводному брату Меррею и желание вкусить радости жизни как перед ее концом! Невзирая на беременность, королева часто устраивала праздники, подолгу засиживалась за трапезой, танцевала, веселилась, музицировала…

И рядом всегда был Давид Риччи…

Настолько рядом, что по Эдинбургу поползли новые слухи. Постепенно они превратились в устойчивое убеждение: королева в постели заменила короля на итальянца!

Неизвестно, была ли в действительности эта связь, правда, король рассказывал, как однажды зашел в несколько неурочный час в спальню к супруге и…

Вернее, он попытался войти, но это не сразу удалось. После бдительных требований пустить наконец супруга на его законное место и угрозу собрать слуг и выбить дверь силой Дарнлей смог войти в комнату. Вопреки обычному состоянию король не был пьян, и от него не укрылась растерянность супруги. Конечно, в спальне она была одна, но, проверив сначала все портьеры, под кроватью, Генри сообразил заглянуть в туалетную комнату и там обнаружил того, кого искал, – Давид Риччи собственной персоной в полнейшем неглиже испуганно жался в угол!

Его бывший друг с его женой! Дважды преданный, Дарнлей был в бешенстве, он вышвырнул любовника Марии вон, но тут сказалась слабость характера. Вместо того чтобы отправить итальянца на эшафот, как это сделал раньше Джеймс, король принялся… жаловаться на свою жену! Он рассказывал всем и каждому об этом случае, но не столько возмущался, сколько гордился собой, – вот я какой, сообразил посмотреть в туалетной комнате! Авторитета Дарнлею это не добавило, но и Марию понять никто не мог. Давид Риччи не был красавцем, и уж так откровенно выражать ему свои чувства явно не стоило.

Закончилось все трагедией, наверное, иначе и не могло закончиться.

Обиженный Дарнлей шлялся по бабам вплоть до проституток и закономерно подцепил дурную болезнь. Французская болезнь – сифилис, завезенный из Нового Света, был сущим проклятьем Европы того времени. Лечить-то его лечили, но такими методами, что то, чем подхватывали эту заразу, от лечения приходило… как бы сказать… в полную негодность. И никакие дорогостоящие средства не могли вернуть ему прежнюю живость. Недаром племянник королевы Елизаветы фривольный поэт Джон Харрингтон немного позже в своем стихотворении «К старому развратнику» вздыхал, что «дорого стоит то, что не стоит».

Судя по тому, как скоро проявления стали уж слишком явными, подцепил Дарнлей его у давно болевшей проститутки. С ужасом обнаружив у себя признаки болезни, король страшно испугался, ему бы бегом бежать к лекарям, пить любую дрянь и чем угодно прижигать, но… он продолжал разгульную жизнь.

В голове у него засела одна заноза – Риччи! Риччи захватил слишком много власти, несмотря на то что Дарнлей застукал его в спальне королевы, последствий не было никаких, и теперь итальянец уже не стеснялся. Мария тоже. Все вечера королева с любовником проводили вместе, то есть сначала было небольшое общество друзей с так любимой ею музыкой, пением (танцевать из-за своего положения Мария не могла), чтением стихов… а потом друзья уходили, а секретарь задерживался… Сначала Мария делала вид, что забыла дать кое-какие указания на следующий день, и потому просила Риччи задержаться на несколько минут, которые, естественно, растягивались надолго… Потом это стало привычным, и никто уже не удивлялся, что Давид закрывает за уходящими дверь, явно намереваясь остаться.

Король бесился, но из-за слабости характера поделать ничего сам бы не смог. Нашлись доброжелатели… Рэндолф писал в Лондон:
«Либо господь приберет его до времени, либо им уготовит ад на земле».

Наблюдательный Рэндолф оказался прав. Произошло второе.

У Марии Стюарт в то время были два надежных помощника – в делах политических полностью взявший их в свои руки Давид Риччи, а в военных Босуэл, с которым судьба ее еще свяжет тугой нитью. Охрану постоянно осуществлял именно Босуэл.
Никто так и не смог объяснить, где в тот страшный вечер 9 марта 1566 года был сам Босуэл, как можно пропустить толпу вооруженных людей (даже с королем во главе) в покои королевы и почему охранник до самого конца не слышал (или делал вид, что не слышит?) ни шума, ни диких воплей из малой башенной комнаты, которая граничила со спальней самой королевы? А если бы убивали не Риччи, а Марию?

Но он пропустил, что вызывает большие подозрения в причастности…

В уютной небольшой комнате за ужином сидела приятная компания, напротив королевы богато одетый Риччи, блестя большущими черными глазами, рассказывал очередную байку. Все складывалось для него замечательно, недаром хитрый Давид так торопил королеву именно с этим замужеством, он, как никто другой, сразу раскусил Дарнлея, понял, что из него можно будет вить даже не веревки, а просто что угодно, потом старательно спаивал нового облеченного властью приятеля. Испугался Риччи только дважды – когда Дарнлей застал его у своей супруги и, как щенка, выкинул вон и потом, когда сказал о своей болезни.

Попавшись за прелюбодеянием, Давид боялся, что потерял все, но ничего не произошло, Дарнлей напился, поплакался всему Эдинбургу, и все осталось по-старому. Риччи дни проводил за бумагами королевы, решая вместо нее и короля государственные вопросы и превращаясь в самого могущественного человека страны (разве мог ожидать низкородный пьемонтец такого взлета?!), вечерами развлекал королевскую компанию пением и болтовней, а ночами саму королеву, в постели которой муж бывал крайне редко.

А второй раз страх был посерьезней. Дарнлей, которому просто некуда было деваться, обнаружив у себя характерные болячки, пришел… к своему обидчику. Осознав, что именно подцепил Генри, Давид попытался выяснить только одно: как давно это произошло? Опасения были серьезными: заразившись сам, Дарнлей мог передать болезнь и им с Марией. К их счастью, этого почему-то не произошло, но Риччи нашел для короля врача, согласившегося лечить тайно, и вынужден был предупредить королеву. Это дало Марии повод вообще не спать с мужем и окончательно превратило бывших друзей во врагов.

Дарнлей был вынужден улыбаться Риччи, потому что не желал, чтобы тот открыл его позор, а при этом готовил на него покушение.

Риччи просто зарезали, как свинью, на глазах у Марии. Убийц провел в комнату, где за ужином веселая компания смеялась над шутками секретаря и любовника королевы по совместительству, ее муж. Давид хватался за подол платья королевы, умоляя спасти его. Сначала предполагалось просто схватить итальянца и посадить под замок, но в запале его начали бить, а потом и убивать. Дарнлей крепко держал супругу, чтобы она не полезла спасать любовника. Риччи было нанесено более пятидесяти ран, его совершенно обезображенный труп выбросили из окна в назидание всем тем, кто посмеет забраться слишком высоко…

Охранник Босуэл прибежал, когда все уже было закончено.

В изнеможении от увиденного Мария позволила увести себя в спальню и упала на кровать как подкошенная. Позже она ужаснулась, увидев кровавые разводы, оставленные на постели ее платьем. Кровью растерзанного Риччи было забрызгано все в комнате, в том числе и ее наряд. И королева не удержалась. От ее проклятий и угроз содрогнулся супруг, он напрасно решил, что, убив любовника, вернет себе жену, Мария пообещала ответить Дарнлею тем же!

Кажется, впервые в жизни у Дарнлея по-настоящему прояснилось в голове. Он осознал, что жить рядом с королевой теперь просто опасно! И для начала запер ее в ее покоях.

Мария лежала на кровати, изнемогая от слез и отчаянья. Заперта собственным супругом, безо всякой возможности передать хоть какую-то весточку тому же Босуэлу…

Но зря Дарнлей и те, кто его науськивал, думали, что они сломили Марию! Нет, в ней не умерла хитрейшая женщина, и эта женщина начала действовать. Чем может спекулировать беременная королева? Конечно, своим положением! Мария принялась кричать, что чувствует приближение родов (какие роды, если сын появился на свет только через три с половиной месяца?!). Это вынудило Дарнлея допустить к ней Бетси и врача. Кто посмеет отказать в помощи рожающей женщине?

Вопли королевы разносились по дворцу почти всю ночь. Между ними Мария успела сказать все, что нужно, Бетси и написать записку Босуэлу. Она должна бежать! Но как, если у двери стража, а окно второго этажа зарешечено? Поменяться одеждой с Бетси, но Мария куда выше ростом, и этот живот… Оставалось придумать, как заставить Дарнлея стражу снять. Выход был один – пустить в ход свое обаяние.

Вопли королевы прекратились, а перепуганному королю было объявлено, что угроза миновала, но теперь с супругой нужно обходиться ласково и вежливо и, уж конечно, не подвергать никаким сильным волнениям. Дарнлей обещал, он и сам был в ужасе от произошедшего, Риччи хотелось просто сильно встряхнуть и вышвырнуть из страны, как кутенка, а получилось убийство, да еще такое зверское и на глазах у жены…

И вдруг его позвали к королеве! Мария лежала на постели бледная, едва живая… Она протянула слабую руку к вошедшему Генри:
– Идите сюда, присядьте рядом… Мне так плохо, так больно… И телесно, и на душе…
Дарнлей готов был залиться слезами вместе со своей женой.
– Генри, неужели вы меня так сильно приревновали, что согласились на убийство этого молодого человека?
– Но этот человек (они оба избегали называть имя Риччи) был Вашим любовником, мадам.
– Как вы могли так плохо обо мне подумать?! Я мать вашего будущего ребенка, неужели вы думаете, что мне сейчас до кого бы то ни было?! Я всего лишь радовалась хорошему вечеру с хорошими людьми, а… секретарь нас развлекал.

Сначала у Дарнлея, может, и было желание возражать, а припомнить он мог многое… но ласковые прикосновения тонких пальцев, чарующий голос, с надрывом и болью произносивший укоряющие его за недоверие слова… Дарнлей растаял. Более того, его оставили ночевать рядом:
– Не уходите, мне страшно, эти ужасные люди могут прийти снова и убить теперь меня!
– Что Вы, мадам, они не намеревались сделать Вам ничего плохого!
– Но ведь сделали же! Они меня так испугали, что едва не случился выкидыш! Они едва не убили нашего с вами сына! Я верю, что это сын, Генри!

Немного погодя уже испуганно:
– Генри, я не верю, что вы были с ними заодно. Вас заставили, принудили, вас просто увлекли этой сумасшедшей идеей убить моего секретаря?! Вы такой доверчивый, нежный, вы так подвержены влиянию злых людей! Это не могла быть ваша идея, вы не столь жестоки…

Фразы почти бессвязные, чтобы создавалось впечатление, что рвутся изнутри, это действует куда сильнее. Дарнлей не Мелвилл и не Джеймс Стюарт, он легко попался в подставленную ловушку.

– Кто эти люди, Генри?
И все же он не настолько дурак, чтобы с первых фраз выдать список заговорщиков!
– Зачем вам знать?
– Ах, мой дорогой! Я никогда не посажу их за стол и не приглашу на крестины нашего с вами сына!

Дарнлей недоверчиво покосился на супругу:
– Но если я их выдам, им грозит жестокая кара за убийство.

Мария схватила мужа за руку уже крепко, пригнула ближе к себе, он едва не потерял самообладание, снова вдохнув аромат ее духов.

– Генри, вы не понимаете! Они столь же опасны для вас, как и для меня! Неужели вы не видите, что они жаждут в той же мере и вашей смерти?! Они хотели разрушить нашу семью, но мы не позволим им сделать этого! Наш ребенок должен родиться здоровым и иметь мать и отца! Не покидайте меня, я так боюсь. Боюсь и за вас, и за наше еще не родившееся дитя!

Много еще что говорилось, а между делом и о необходимости помочь бежать.

К утру Дарнлей был ее сообщником, выдав одного за другим всех заговорщиков. Чего не сделаешь ради женской ласки…

А утром прибыл Джеймс Стюарт. И тут последовал новый акт спектакля под названием «примирение». Мария бросилась к нему на шею с мольбой о помощи и совете. Меррей не Дарнлей, его так просто не проведешь, и он не нуждается в прикосновении ласковой ручки. Но для разумного брата у сестры есть разумное предложение: Риччи убит, пусть ей вернут все во власти, что попрано, а она в ответ забудет все, связанное с этим преступлением. Джеймс Стюарт согласен, но пока против остальные заговорщики. Дарнлей не способен хоть кого-то обмануть, и его пособники хорошо поняли, что уже проданы королем. Следует жесткое требование выдать бумагу о прощении участия в преступлении с подписью короля и королевы. И король обещает такую. Только завтра поутру, а вечером приглашает устроить по поводу примирения хорошую пирушку!

– А как же охранять эту?..
– Она больна, еле дышит… Пусть лежит, куда она денется!

Вино и хорошее угощение сделали свое дело, стражники потеряли бдительность.

– Королева не злая, это ее Риччи с толку сбил! – вещал за кружкой хорошего вина Дарнлей. Он убеждал заговорщиков, что Мария страшно напугана и стала шелковой. – Впервые за столько времени дрожит и ласкается, как кошка.

Приятели хохотали:
– Вам давно говорилось, что с женщинами надо построже!
– Да, они любят строгость! Их нужно держать вот так! – Советчик сжимал кулак, показывая, как надо держать строптивиц.

Пили до утра, а утром вдруг обнаружили, что та самая строптивица, якобы ставшая ласковой кошечкой, попросту сбежала!

Это был первый ее побег, которых позже будет немало и куда более тяжелых, но первый всегда запоминается сильнее. Подземным ходом, которым пользовалась только прислуга, Мария сбежала из-под стражи. Казалось, она должна бы немедленно уничтожить своих врагов, но королева не столь глупа, чтобы не понимать, что сил не хватит и можно снова оказаться под замком, только не во дворце, а в тюрьме. Кроме того, уже совсем скоро на свет должен появиться ребенок. Она почему-то не сомневалась, что это будет мальчик.

И Мария переступила через себя, она вспомнила советы дядьев, что иногда нужно зажать собственное горло, чтобы из него раньше времени не вырвалось ни единого лишнего звука.

Мстить она будет позже, когда родится ребенок, когда будут собраны нужные силы. И прежде всего отомстит супругу Дарнлею. Мария поклялась, что через год виновный в смерти Давида Риччи умрет, она это выполнит!

Поклялась Мария в первый же день, перед мужем, прежде чем успела осознать свое положение и начать разыгрывать больную и ласковую кошечку. Генри запомнил эти слова. Но не придал им значения. А зря…

Английская королева читала очередное послание королевы шотландской и жаловалась своей наперснице Кэтрин Эшли:
– Вот почему ей сходит с рук все?! Принимать у себя поэта, крича от страсти… потом был дурак Дарнлей… теперь этот вот…
– Но все же раскрылось.
– Да, и поэт погиб, и Дарнлей стал посмешищем, а музыканта зарезали, как свинью на бойне! Но самой-то Марии ничего, понимаешь, ни-че-го!
– И ей все отольется, будьте уверены!
– Ты думаешь? – почему-то с надеждой переспросила Елизавета.
– Обязательно!
– И эту женщину я вынуждена называть дорогой сестрицей и обещать завещать трон!

– Ваше Величество… – Кэтрин осторожничала, потому что не знала, как Елизавета отнесется к сплетне, которую она слышала на днях. Иногда королева и сама бывала не прочь послушать что-нибудь пикантное, а временами на нее нападали родственные чувства к ненавистной Марии Стюарт, и тогда Елизавета не позволяла никому произносить и дурного слова о своей кузине, которую сама часто откровенно звала шлюхой. – Я слышала, что… – но бурной реакции не последовало, значит, сегодня защищать «дорогую сестрицу» Их Величество не намерена. Кэтрин осмелела. – …сэр Генри Дарнлей… как бы сказать…

– Да что ты мямлишь? Хочешь сказать, что дурак Дарнлей подхватил французскую болезнь и покрылся язвами? – Елизавета фыркнула. – Неудивительно, если он вместо супружеского ложа пошел по девкам! – Да уж, Ее Величество не всегда выбирала выражения. Временами любезностью и даже приличиями и не пахло, – Сначала Мария загуляла со своим Риччи, ей в отместку дурак Дарнлей не нашел ничего лучшего, как пойти по борделям и обзавестись болячками. А уж когда они проявились, королева и вовсе отказала супругу в своих ласках. Вот и остался Дарнлей практически без супруги, без трона, зато с французской болезнью! Хорошо хоть ни он, ни графиня Леннокс не могут обвинить меня в том, что я нарочно подстроила этот брак, все знают, что я была против!

Кэтрин не сочувствовала шотландской королеве ни капельки. Она так и сказала. В ответ Елизавета почему-то взвилась:
– Ты бы мне посочувствовала!
– У вас снова болит зуб?
– Дура! При чем здесь зуб?! Мария пишет жалобные письма, словно я могу воскресить ее дорогого любовника или вылечить мужа от заразы!
– А чего просит?
– Да ничего, просто жалуется, что муж организовал убийство любовника на ее глазах! И обещает, что не пройдет и года, как убийца сам ляжет в могилу! Ох, чует мое сердце, наплачусь я с этой сестрицей!

Не ошиблась в опасениях…