Мария Стюарт: детство и юность во Франции

Мария Стюарт – легендарная королева Шотландии, чье имя связано не только с историей Великобритании, но и с политическим прошлым Франции. По линии матери Мария имела французские корни. Рожденная в Шотландии, Королева в возрасте шести лет была отправлена во Францию, ко двору короля Генриха II. Там прошло ее детство, там Мария получила соответствующие статусу принцессы воспитание и образование. Опыт жизни во Франции сыграл огромную роль в судьбе Королевы. Именно по этой причине для любого исследователя биографии Марии Стюарт важно знать детали ее детства и юности, проведенных при дворе Генриха II.

Мария Стюарт отбыла во Францию не по своей воле. Причиной ее отплытия являлось соглашение, заключенное между матерью Королевы, Марией де Гиз, и Генрихом II. Согласно этому договору, Мария Стюарт направлялась во Францию в качестве будущей невесты старшего сына Генриха – Франциска Валуа.

Корабль, увозивший Марию Стюарт с берегов родины, отплывал от пристани замка Дамбартон. Судно принадлежало французской короне и было прислано Генрихом специально для того, чтобы доставить во Францию маленькую Королеву. В поездке ее обязан был охранять французский посланник де Брезе (Artus de Maillé, Sieur de Brézé). С Шотландской стороны Марию сопровождали лоды Эрскин и Ливингстон. Во Францию вместе с Королевой отбыли Джейн Синклейр (ее няня), Джейн Флеминг (ее гувернантка), ее фрейлины и подруги – четыре Марии, и трое ее сводных братьев, внебрачных детей Иакова V. Французский галеон вышел из порта 7 августа 1548 года. Плавание длилось шесть дней и было тяжелым. Вся свита королевы страдала от морской болезни, однако сама Мария прекрасно перенесла водное путешествие. Тринадцатого августа галеон вошел во французский порт Росков. Оттуда Мария продолжила путешествие по суше, достигнув Нанта, где королевская свита вновь пересела на корабль и отправилась в плавание по Луаре через Анжу и Турень.

Франция радушно встретила маленькую королеву: ее сопровождало личное войско численностью в 150 пажей, одетых в белые одежды и вооруженных трубами и барабанами. В честь королевы устраивались пышные гуляния.

В Туре Марию Стюарт встретили ее старшие родственники по линии матери – Клод и Антуанетта де Гиз. Герцогиня де Гиз осталась не в восторге от шотландских педагогов внучки, и сразу взяла на себя труды по ее обучению.

Первая встреча Марии с ее женихом произошла в Сен-Жерменском дворце, где принц и его сестра Елизавета жили под присмотром опекунов. Королева Шотландская и дофин Франциск быстро подружились. Отец Франциска встретил Марию с радостью. Генрих II был очарован маленькой невестой сына, он писал о ней в одном из писем: «это самый прелестный ребенок, какого мне довелось видеть».

Со стороны матери принца отношение было холоднее. При первой встрече Марии Стюарт и Екатерины Медичи произошел конфликт. Прибыв во дворец, королева-мать без представления вошла в детскую комнату, где наследники играли, и стала бесцеремонно разглядывать будущую невестку. Ощутив этот взгляд, Мария испытала неприязнь к незнакомой женщине. Девочка встала и спросила незнакомку, знает ли она, что находится в присутствии королевы Шотландии. На это Екатерина коротко ответила: «а знаете ли вы что находитесь в присутствии королевы Франции?» Это столкновение не прошло для Марии Стюарт бесследно. Екатерина Медичи так и не смогла простить ребенку свое унижение.

Франсуа де Гиз

Во дворце Сен-Жермен Мария Стюарт познакомилась не только с будущим женихом и его родителями, но и со своими родственниками по линии матери. Это были Шарль де Гиз (Charles de Lorraine), кардинал Лотарингский, и Франсуа де Гиз ( Franсois I le Balafre de Lorraine, duc de Guise), военный деятель. Блистательные царедворцы, образованные и умные люди, они окружили Марию своим вниманием и заботой. Королева видела в них мудрых советников, отдавая дань уважения их светской утонченности и жизненной искушенности, и не замечая отрицательных качеств – сластолюбия, жестокости и распущенности.

Для растущего ребенка дядья были в первую очередь друзьями и наставниками.
Влияние семьи де Гиз на юную Марию было велико. Оно отразилось в ее искренней религиозности (Гизы были убежденными католиками), ее увлечении искусством, ее политических взглядах. Даже покинув Францию, в бурную пору своего шотландского правления, Мария постоянно переписывалась с французскими родственниками, ожидая от них помощи и поддержки. Однако ее преданность семье де Гиз не всегда была взаимна.

Шарль де Гиз, кардинал Лотарингский

Для амбициозных Гизов маленькая королева была не просто любимой племянницей. Она была их ставкой в большой политической игре. Екатерина Медичи понимала это, ее личная эмоциональная неприязнь к маленькой королеве Шотландской соседствовала с трезвым пониманием опасности, которую представляла собой невеста сына. Опасность состояла не только в Гизах, но и в том, что Мария быстро стала популярна и любима при дворе. Ее любил Генрих II, в нее были по-мальчишески влюблены два его старших сына – Франциск и Карл. Фаворитка короля Диана де Пуатье тоже покровительствовала Марии. В этой ситуации Екатерина постаралась выстроить внешне дружественные отношения с будущей невесткой. Однако тайные противодействия существовали. Гувернантку Марии Стюарт – леди Джейн Флеминг – выслали из Франции после скандальной любовной интриги с королем. Екатерина воспользовалась этой ситуацией, чтобы приставить к будущей невестке новую опекуншу – мадам де Паро (Madame de Paroys), которая стала наблюдать за Марией и ее окружением.

С именем Екатерины Медичи связана загадочная история о покушении, которое было направлено на маленькую Марию Стюарт. Королеве Шотландской тогда было восемь лет. Ее навестила во Франции родная мать, Мария де Гиз. Во время этого визита при французском дворе был задержан человек по имени Роберт Стюарт. Его объявили английским шпионом и спешно казнили за попытку отравления королевы Шотландской.

Поползли слухи о причастности к делу Екатерины. Была ли она замешана в покушении – неизвестно, однако сейчас можно предположить, что существенных мотивов для устранения Марии у нее на тот момент не было. Мария де Гиз уехала из Франции обеспокоенной. Это была ее последняя встреча с дочерью.

Подобные происшествия не часто омрачали детство Марии Стюарт. Вцелом ее жизнь была изобильной и счастливой, девочка росла в окружении почета и любви – не только наигранной, но и искренней. Взрослеющая Мария превращалась из милого ребенка в прелестную девушку. Ее красотой и утонченностью восхищался двор, в нее были романтически влюблены будущий муж – Франциск, и его младший брат Карл (будущий Карл XI). Однако золотые годы беззаботности уходили. Впереди были первые испытания. 19 апреля 1558 года был подписан договор и браке Франциска и Марии. 24 апреля 1558 года состоялась пышная свадьба. 10 июля 1559 года умер Генрих II и Франциск стал королем Франции. Это была пора триумфа для братьев де Гиз. В их руках сосредоточилась власть. Мария Стюарт впервые получила возможность столкнуться с жестокостью их принципов. Гизы осознавали тот факт, что муж Марии слаб здоровьем и велика возможность его быстрой гибели. Для удержания власти в руках клана со стороны Марии Стюарт необходим был важный шаг – скорейшее рождение наследника. Однако в силу слабости здоровья Франциска этот план был практически неосуществим. Король и Королева не жили вместе как муж и жена. Об этом знал двор - Брантом в своих мемуарах прямо говорит о том, что Франциск пренебрегает молодой и прекрасной женой. В связи с этим фактом Шарль де Гиз предложил Марии завести любовника, чтобы забеременеть. При французском дворе ходили слухи о том, что в качестве любовника де Гиз навязал Королеве собственную персону, и даже о том, что кардинал якобы развращал юную Марию еще до ее брака. Эти слухи вряд ли соответствуют реальности. Мария Стюарт была для Гизов слишком ценной фигурой, чтобы бросать малейшую тень на ее репутацию. Источник этих слухов – ненависть к Гизам, которые утвердились у власти и начали травлю гугенотов. Вершиной этой политической интриги стал «Амбуазский заговор», в результате которого Гизы смогли провести показательную карательную акцию, направленную против религиозной оппозиции. Мария Стюарт впервые столкнулась с проявлением насилия. Она была вынуждена присутствовать при казнях восставших, и это зрелище заставило ее проявить волю и покинуть место расправы, несмотря на требования статуса. Мария начала понимать, что ее окружают жестокие интриги. В июне 1560 года из Шотландии прибыл посланец – Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, в будущем третий супруг Королевы. Он принес ей новость о смерти королевы-матери, Марии де Гиз. Мария Стюарт тяжело переживала эту утрату. Вскоре к ней прибавилась еще одна – смерть Франциска II, который скончался от гнойного отита. Мария пыталась спасти мужа, она вызвала к нему лучшего хирурга того времени – Амбуаза Паре, и требовала провести срочную операцию. Однако мать Франциска – Екатерина Медичи – не позволила хирургу притронуться к умирающему. После смерти Франциска королем Франции стал малолетний Карл XI, при опекунстве Екатерины Медичи. Власть перешла к последней, Мария Стюарт утратила корону, но клан де Гиз не желал сдавать позиции. Братья Шарль и Франсуа предложили Марии новый брак – либо с Карлом XI, либо с Доном Карлосом Испанским. Королева стала обдумывать эту перспективу. Между тем к Марии прибыл с визитом Генрих Стюарт, лорд Дарнли, будущий второй муж Марии Стюарт. Формальным поводом для визита была возможность выразить соболезнования, фактически же мать Дарнли – леди Леннокс – искала возможность представить сына молодой вдове. После этих событий Марию посетил в Фонтенбло английский посол Николас Трокмортон, который предложил Королеве ратифицировать Эдинбургский Договор. Мария, верная линии Гизов, отказалась сделать это, к огромному неудовольствию английского правительства. Вскоре Королева отбыла в Реймс, где поселилась в аббатстве Сен-Пьер-ле-Дам, где служила настоятельницей ее тетя Рене де Гиз. На пути в Реймс Мария встретилась с лордом Мерреем, своим сводным братом, который предложил Королеве вернуться в Шотландию. Пока развивались эти события, Екатерина Медичи успела разрушить честолюбивые планы Гизов и пресечь брачные планы Марии. Карлу XI было запрещено жениться на Марии, мальчик, некогда романтически влюбленный в нее, был ловко настроен против молодой вдовы. Дону Карлосу предложили руку дочери Екатерины – Елизаветы Валуа, и получили согласие. Екатерина Медичи сбросила маску любезности и более не считала нужным скрывать свою неприязнь к Марии Стюарт. В этой атмосфере Мария приняла роковое решение о возвращении на родину. Пора радостного детства и блаженной юности закончилась. Однако годы, проведенные во Франции, оказались необыкновенно важны для будущей жизни. Именно во Франции Мария выросла и сформировалась. Ее принципы – жизненные и политические – были плодами французского воспитания. Ее основным языком – как разговорным, так и поэтическим – был французский. Ее культурой была культура французского Возрождения. В эпоху своего шотландского правления и даже английского плена Мария не оставляла без внимания своих французских родственников – об этом свидетельствует ее переписка. Для того, чтобы составить портрет Королевы, необходимо в мельчайших деталях увидеть ту жизнь, которая окружала Марию Стюарт во Франции. Такую возможность нам предоставляет книга Ивана Клуласа «Повседневная жизнь в замках Луары в эпоху Возрождения». Отдельные главы этого исследования охватывают период правления Генриха II, а также Франциска II и Марии Стюарт, откровенно рисуя быт и нравы эпохи. Мы предлагаем читателю ознакомиться с избранными главами этой книги.

ИВАН КЛУЛАС «ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ В ЗАМКАХ ЛУАРЫ В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ».

КОРОЛЕВСКИЕ ДЕТИ В АМБУАЗЕ

В качестве идеального места для маленьких принцев король Генрих II и его супруга Екатерина Медичи выбрали Амбуаз с его здоровой местностью и свежим воздухом, предпочитая его даже Сен-Жермен-ан-Ле, потому что в долине Сены периодически вспыхивали эпидемии. Огороженный сад Амбуаза со своим цветником, созданным вовсе не напоказ, защищенный от непогоды и от посторонних, был, по сравнению с триумфальными клумбами Дианы (* Дианы Де Пуатье (с )Maria-Stuart.ru) , тихим и отрадным уголком, словно специально предназначенным для детей. Принцы занимали здесь главное здание, обустроенное Франциском I и выходившее окнами прямо в сад. Правда, семеро из десяти детей, рожденных королевой Екатериной с 1544 по 1556 год, появились на свет в Фонтенбло, а трое — в Сен-Жермен-ан-Ле, но рано или поздно всех их перевозили в Амбуаз, и родители приезжали с ними повидаться.

ВИЗИТ КОРОЛЕВЫ ЕКАТЕРИНЫ

Королева Екатерина прибыла в замок в великолепном окружении многих знатных дам: впереди, возглавляя группу придворных дам, ехала Диана де Пуатье в обществе супруги коннетабля де Монморанси. Их экипаж был роскошным. Благодаря своим исключительным правам и жалованью в 1200 ливров в год они и вправду находились в одном ряду с главными королевскими сановниками. Более того, они постоянно получали подарки: платья, драгоценности и многое другое. В благодарность за эти высокие милости они размещали у себя королевскую семью, одна — в Шантийи и Экуэне, другая — в Ане и Шенонсо. С 1548 по 1560 год дочь Дианы, Франсуаза де Брезе, герцогиня да Буйон, занимала должность старшей управительницы дома королевы, следила за обязанностями придворных дам, камеристок и фрейлин, число которых за время царствования возросло с двадцати двух до сорока шести. Пять-шесть камеристок, гувернантка девочек, четырнадцать женщин обслуги, в число которых входили кормилицы королевских детей, прачки, белошвейки, — всего около пятидесяти-шестидесяти женщин под началом старшей управительницы обеспечивали комфорт королевы и маленьких принцев. Кроме того, сорок человек персонала, дворецких, хлебодаров, виночерпиев, конюших находились в распоряжении высокопоставленной персоны, главного гоффурьера де Сент-Андре, друга Дианы де Пуатье, получавшего изрядное жалованье — 1200 ливров и до 1550 года считавшегося важным лицом при дворе.

Капеллу королевы составляли главный священник, одиннадцать рядовых священников, исповедник Жак Тюрзелло флорентинец, проповедник, восемь домовых священников. За здоровьем следили трое медиков, один из них, Кретьен, пользовался полным доверием Екатерины, другой, Кастелан, соединял в себе таланты хирурга, цирюльника и аптекаря. Двадцать секретарей, советники, камердинеры, которые умели сочинять забавные стихи, как Бродо и Жамин, артисты, музыканты, портные и вышивальщицы, — всего около 150 человек обычной челяди, помимо прислуги более низкого разряда, сопровождали королеву, когда она отправлялась к своим детям в Амбуаз.

Маленьким принцам полагалась собственная свита. Гувернанткой дофина Франциска была дочь Дианы, герцогиня де Буйон. Мари-Катрин де Пьервив, дама дю Пернон, воспитывала будущего Карла IX; Леонора Стюарт, дама де Сен-Мем, — будущего Генриха III. Воспитателем принцев с 1546 года был Жан д'Юмьер, господин де Недоншель и де Муши, он до самой своей внезапной смерти в 1550 году вместе с женой Франсуазой де Конте (родившей восемнадцать детей), заботился о них, следил за их играми, оберегал детский сон. Кроме того, в 1548 году ему доверили еще одну маленькую воспитанницу, Марию Стюарт, королеву Шотландскую, присоединившуюся к группе детей вместе со своей гувернанткой, леди Джейн Флеминг, чья красота пленила пламенного Генриха II. Диана самолично дала Жану д'Юмьеру распоряжение о том, чтобы за юной государыней ухаживали не хуже, чем за дочерьми Генриха П. Королевская фаворитка была внимательной ко всему: она следила за здоровьем детей своего царственного любовника, помогала в выборе кормилиц и иногда привозила их к себе в Ане набраться сил и поправить здоровье. По окончании исполнения своих обязанностей кормилицы оставались на службе у королевских детей в качестве камеристок и получали годовое жалованье. Так, первой кормилице дофина Франциска, Марии Корто, с 10 ноября 1558 года король назначил ренту в 100 турских ливров в год.

Королева Екатерина и король были нежными родителями. Они следили за тем, чтобы им часто докладывали о том, как кушает Карл IX, который плохо ел, о его кожной сыпи, об искривлении позвоночника, обнаруженном у маленькой Клод, будущей герцогини Лотарингской, и аденоидах маленького Людовика Орлеанского, которому судьба уготовила смерть от кори в год и девять месяцев.

Королевские счета свидетельствуют о том, что врачи Валлеран Дене и Гийом Кретьен постоянно лечили королевских детей. Так, в 1557 году по их рецептам четыре аптекаря, обслуживающие детей, доставили лекарств и аптекарских товаров на 624 ливра. Сумма эта была немалой даже по сравнению с расходами на одежду и форму для королевской свиты, которые в том же году только за один квартал составили 2400 ливров и к которым добавились такие расходы, как покупка убранства, шпалер и тканей на 874 ливра для капеллы дофина.

Во время публичных церемоний маленькие принцы, как и их родители, должны были держаться в соответсвии со своим рангом, и люди добрые смотрели на них во все глаза.

По моде того времени королевские дети росли вместе со своими сверстниками, маленькими пажами и фрейлинами. Незаконнорожденная дочь Генриха II и Филипы Дучи, Диана, на шесть лет старше дофина Франциска, жила при дворе в окружении особого штата придворных, но не была разлучена со своими законнорожденными братьями и сестрами. Точно так же дело обстояло и с Генрихом Ангулемским, родившимся в 1551 году от связи короля и леди Флеминг.

Так как король и королева часто находились вдали от своего многочисленного потомства, существовали так называемые «вестники», то есть гонцы, осуществлявшие связь между постоянно разъезжавшими государями и их «оседлыми» детьми. В письмах воспитателей часто оказывались наскоро нарисованные углем портретики детей. Эти художники-самоучки с ходу делали наброски маленьких принцев и принцесс. Но нередко и знаменитые художники, например «Мастер Жане», то есть Франсуа Клуэ, отправлялись в Амбуаз создавать настоящие портреты.

ПИТАНИЕ И РАСХОДЫ КОРОЛЕВСКИХ ДЕТЕЙ

До наших дней сохранился «королевский кормовой счет», в котором записаны все расходы по содержанию королевских детей и их свиты, составленный в Амбуазе в воскресенье 31 мая 1556 года. Герцогу Орлеанскому, будущему Карлу IX, было шесть лет; его братьям, бастарду Генриху Ангулемскому и герцогу Анжуйскому, Эдуарду Александру, будущему Генриху III, — по пяти. Маргарите, будущей королеве Марго, только что исполнилось три года. Самого младшего Эркюля Алансонского еще выкармливала кормилица, и потому в счете он не упоминается. Королева Екатерина, месяцем позже родившая двух своих последних детей-близнецов, не расставалась и со своими старшими — Франциском, Елизаветой и Клод. И хотя принцы, жившие в Амбуазе, были совсем маленькими, при них находилось очень много придворных — более двухсот человек — и на питание не скупились!

Булочник Лоран Селье доставил в этот день тридцать девять дюжин ситного хлеба, который использовался для того, чтобы на нем резали мясо; каждый получал ежедневно по два таких выпечных изделия, что соответствовало примерно 425 г на человека. Пополнил запасы пищевой соли и отдал распоряжение наточить ножи некто Жан де Назель. Всего расходы хлебенной службы составили 10 ливров 16 су 6 денье.

Жан Грондо пополнил запасы винного продовольствия. Для приближенных принцев зарезервировали 47 сетье белого вина и клярета. Вся челядь имела право на 14 сетье и 2 кварты. Клод де Сен-Васт, по прозвищу Гуэн, был обязан поставлять стаканы, пробки и затычки. Провиантная служба должна была доставлять бочки в подвалы города, а оттуда — в винные погреба замка. Счета винного погреба провиантской службы относятся к апрелю и маю; количество напитков можно представить по поставке одного дня — около 450 л (одно сетье соответствует примерно 7,45 л). Принимая во внимание дешевизну вина, сумма общего расхода на него все-таки не слишком велика: 28 ливров 16 су 6 денье.

Статья расходов по кухне изобилует подробностями описания купленного мяса. Главным образом употребляли говядину: 17 с половиной кусков (не считая «двух бульонов» супа), сало (на 12 ливров) и «полтора брюха» потрохов. Затем идет телятина: 4 куска, а также потроха и кишки (4 «брюха» и 8 брыжеек), 12 мясных кусков и ножки для рагу под белым соусом. Баранины было привезено 7 кусков и 12 ножек; козлятины — семь с половиной кусков и потроха. В меню нет ни рыбы, ни свинины, вероятно, опасались отравлений. Из домашней птицы было поставлено 80 кур и голубей, 31 каплун и 8 гусей. Ко всему этому еще привезли зайца, а чтобы было на чем приготовить пищу — 78 фунтов свиного сала и полсотни яиц; для освещения — 12 с половиной фунтов сальных свечей. Итого завезено провизии на 62 ливра 18 су 4 денье.

В отдельном счете записаны поставки по кухне для нужд аптекаря: два фунта сахара, полторы унции корицы, один фунт крупы, унция шафрана и четыре унции пряностей, все вместе на 10 ливров б су 9 денье.

Пирожник получил 10 ливров 8 су 1 денье за сладкие пироги, которые замесил и выпек; зеленщик за обязательную поставку овощей — 35 су; «оруженосец соли» — то есть ответственный за соль — 9 су. Четыре кухонных «мальчонки на побегушках» обошлись в 70 су — оплата жилья, обуви и необходимых им веревок; слуги, в обязанности которых входило подметать пол и разжигать огонь, получили за свой труд в течение целого мая лишь 10 су.

Все расходы по кухне составили 73 ливра 16 су 2 денье. Сюда нужно еще добавить расходы фруктовой службы, в которые входила поставка фруктов (5 ливров 3 су 3 денье), ранних овощей и артишоков (1 ливр 13 су), а также желтого воска.

В статью расходов дровяного двора вошли затраты на отопление (144 полена, 139 охапок хвороста, уголь) и уборку помещений («срезанные ветки и тростник», а также покупка веников из ветвей, перевязанных соломой). Здесь же учтены пергамент и чернила, необходимые для записи расходов. Четырнадцать флаконов и два оловянных кувшина, предназначенные для виночерпиев и камердинеров, были изготовлены посудным мастером из Амбуаза, который «использовал для этого пять старых флаконов»; ему заплатили 21 ливр 14 су.

Поставщику Гййому Моруану за вилку, маленький ножик и два ларчика для стола Монсеньора Ангулемского заплатили 20 су. Из двенадцати локтей полотна он изготовил для кладовой принцев три мешка и три «купгою» (мешки в виде ажурной сетки).

Таким образом, все было предусмотрено, чтобы принцы, находясь в своей детской резиденции в Амбуазе, были обеспечены всем необходимым и окружены комфортом. Четкая организация управления избавляла родителей от обычных забот и необходимости присматривать за детьми.

Дофин Франциск не оставался в Амбуазе с младшими братьями и сестрами. Обычно он вел тот же образ жизни, что и король: счета расходов его стола записаны вперемешку со счетами расходов стола короля и королевы. Но начиная с 1555 года у него появился свой особняк со свитой в сорок девять человек и прислугой, состоявшей из семидесяти восьми человек: восемнадцать личных слуг от цирюльника и хирурга до игроков на ребеке и спинете, шесть человек хлебенной службы, семь при винном погребе, двадцать пять при кухне, трое для нарезания и пробы блюд, пять при фруктовой службе, семеро при дровяном дворе, в число прислуги входили также аптекарь с двумя помощниками и четверо служителей.

Сравните это с расходами маленьких принцев: счет дворца дофина за один из летних дней 1557 года свидетельствует о том, что в тот день было съедено 31 дюжина и 8 хлебов и выпито 42 сетье 1 пинта вина.

Когда король и королева приезжали к своим детям, они не могли уделять им много времени. Положение не позволяло им менять привычный распорядок дня: охота, прогулки пешком и верхом чередовались с ассамблеями, советами, балами, дипломатическими переговорами, например с немецкими князьями, состоявшимися в Шамборе в 1552 году. Когда двор перебирался в долину Луары, могущественная фаворитка не успокаивалась до тех пор, пока король не приезжал в ее владение. В Шенонсо Диана царствовала в своем замке среди родников и лесов, как та античная богиня, чье имя она носила. Величественный и оригинальный цветник в полном великолепии своих насаждений словно продолжал залы замка — их двери распахивались прямо в этот сад-салон, райский уголок на бренной земле, широко открытый миру, в отличие от скромных садов за стенами прежних королевских резиденций.

Так выглядела сцена театра нового общества, в котором куртуазность и помпезность прекрасно уживались с античным прославлением природы и даруемых ею наслаждений.

СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

При Франциске I и Генрихе II в городах и деревнях царила строгая социальная иерархия. Каждый класс отличался не только образом жизни, но даже своими строениями, будь то частный особняк, суд, или церковь. Каждый индивидуум находился под контролем многочисленных политических, религиозных и цеховых институтов. Те же, кто пытался осуждать сложившееся положение, жестоко карались. Пример тому — Реформация.

Однако «кочевое общество», постоянно следовавшее за государем и его семьей по замкам Луары, в принципе не было связано этими законами. Близость центральной власти уменьшала могущество других властей и позволяла избежать подчинения им. Эта свобода благоприятствовала развитию умов и изменению нравов.

НОВЫЙ КОДЕКС ВЕЖЛИВОСТИ

На протяжении веков знатные сеньоры и их приближенные использовали рыцарский кодекс чести, но его вычурные правила вежливости чаще всего не могли противостоять грубой силе инстинкта. Поэтому женщины продолжали страдать и от своей зависимости, и от своего униженного положения, уходящих корнями в феодальную эпоху. На протяжении половины столетия споры по этому вопросу волновали умы. В лице Кристины Пизанской, Алана Шартье и Франсуа Вийона женщины обрели своих защитников, но их хулители оставались такими же злобными; пример тому иронический трактат XV века «Пятнадцать радостей брака». При Франциске I и к концу царствования Генриха II страсти вокруг этого неразрешимого спора стали ослабевать, правда, женоненавистники не сдавали своих позиций, а наиболее знаменитым среди них был Франсуа Рабле. Но в эту же пору чрезвычайно модной сделалась идея платонической любви. Она пришла из Италии вместе с многочисленными поэмами. К тому же женщины заняли очень важное место при дворе, в частности Маргарита, сестра короля Франциска. Влияние женщин, как признак наступления новых времен, сочеталось с попытками определить правила поведения, которых следовало придерживаться в придворном обществе. Самым знаменитым трактатом на эту тему стало сочинение «Идеальный придворный» Бальдассара Кастильоне.

С 1504 по 1513 год Кастильоне числился сеньором двора герцога Урбинского, с 1513 по 1516-й являлся послом в Риме, и с 1524 года до самой смерти в Толедо в 1529-м — папским послом в Испании. Его произведение, напечатанное в Венеции в 1528 году, отражает личный опыт жизни при дворах, которые он очень внимательно изучил.

В форме приятного разговора между светскими людьми в трактате излагаются универсальные правила хорошего поведения при дворе. При любых обстоятельствах придворный должен вести себя совершенно естественно, быть всегда готовым рассмеяться, уметь шутить, блистать в светском разговоре, танцевать, участвовать в турнирах и поединках, обнажать шпагу, если служба князю требует того; и всегда должно складываться впечатление, что он делает все без малейших усилий. В общем, он всегда представителен, любезен, добр, скромен, осторожен и великолепен в своем наряде. Когда он вступает в разговор, его речи не бывают неуместными, непристойными, шутовскими.

Придворной даме посвящена третья книга трактата. Дама должна быть так же любезна и скромна, как и придворный кавалер. Она не завистлива, не злоречива, не ревнива, не тщеславна. К обходительному обращению добавляется красота: она должна уметь подчеркнуть свое очарование. Участвуя в постоянных празднествах при дворе, она остается прекрасной матерью и хозяйкой, то есть рачительно ведет дом и мудро воспитывает детей. Она разбирается в литературе, музыке, живописи. Она прекрасно танцует, участвует в светских играх, поддерживает светскую беседу. А если среди придворных она встретит свою любовь, ей не следует выставлять напоказ свои чувства. Она и ее возлюбленный должны сделать так, чтобы «их глаза стали верными посланниками сердец». Сдержанность и скромность занимают первое место в этом «искусстве любить».

Безукоризненное поведение помогает придворному кавалеру и даме снискать доверие принца и его семьи, они могут сыграть положительную роль и помочь ему в свою очередь стать добрым государем. Ради общего спокойствия народа они заботятся об успехе охоты, праздников, пиров, турниров, зрелищ, при этом в военное время придворные кавалеры вступают в армию, а в мирное — занимаются ведением гражданских дел. Наука об идеальном придворном предполагала развитие человека посредством платонической любви, которая гармоничным и возвышенным образом регулирует человеческие взаимоотношения.

Этот универсальный кодекс имел успех во всей Европе. Его десять раз переиздали в Италии в период с 1528 по 1547 год, три раза во Франции — в 1537 и 1538 годах в переводе Жака Колена из Оксера. Король Франциск I имел личный экземпляр — подлинное венецианское издание в прекрасном переплете.

МОДА НА ТРАКТАТЫ О ВЕЖЛИВОСТИ

Свод правил хорошего поведения при дворе, «Идеальный придворный», был дополнен множеством трактатов о воспитании молодых людей, как, например, «Вежливость манер у детей», написанный Эразмом и напечатанный в Базеле в 1530 году. Это произведение было издано во Франции Матюреном Кордье под названием «Зерцало юности» в 15 59 году, в то же время, когда вышли в свет и «Вежливая честность для детей» Кальвиака, и «Детская вежливость» Жана Луво.

В Италии книга Кастильоне нашла свое практическое продолжение в произведении, не менее прилежно читаемом при дворах: «Галатео, или Трактат о манерах», написанный в 1552—1555 годах архиепископом Джованни делла Каза Беневентским для своего племянника Аннибале Ручеллаи.

Автор ставит своей целью дать практические советы по хорошему воспитанию. Это произведение, не оставляющее в стороне нелицеприятные вещи, в частности, касалось пажей и других придворных низкого ранга.

Рассмотрим некоторые из тех советов. Не надо, писал архиепископ, на людях касаться рукой той части тела, которая непреодолимо чешется. Скромность требует не справлять естественные надобности в присутствии других людей. Справив же их, не надо застегиваться и мыть руки на людях, так как будет легко понятно, почему это делается. Не нужно показывать никому что-либо неприятное или дурно пахнущее, приговаривая: «Понюхайте, пожалуйста, как воняет». Наоборот, следует предупредить: «Осторожно, не нюхайте, это дурно пахнет».

Нельзя ковырять в зубах в присутствии других людей, насвистывать, петь, особенно солировать, если нет голоса. Следует стараться не кашлять, громко не чихать и не брызгать на соседей. Не надо вопить или ржать по-ослиному. Высморкавшись, не следует разворачивать платок и изучать его содержимое, словно это жемчуг или рубины. За столом, если два гостя пьют из одного бокала, не стоит погружать в него свой нос. Не надо дуть на блюдо, которое ешь с другим гостем, или передавать кому-нибудь грушу или иные фрукты, откусив от них. Не следует пачкать свою салфетку соусом.

Если сидишь за одним столом со знатными сеньорами и обслуживаешь себя собственными руками, руки должны быть чистыми, так же как и используемое столовое белье, нельзя чесаться, чихать и кашлять над бокалами. Находясь в обществе, не следует говорить о том, что другим не по душе, или затрагивать очень личное, например, рассказывать сны. Нужно с интересом слушать что говорят, а не приниматься вдруг за чтение письма, вынув его из кармана, или доставать ножницы, чтобы постричь ногти. Не стоит напевать, постукивать по столу пальцами, беспокойно двигать ногами или окликать других. Нельзя ходить в неопрятном виде, небрежно распахивать одежду, позволяя выглядывать нижнему белью, что означает неуважение к окружающим. Знатному сеньору допустимо вести себя так для того, чтобы показать подчиненным свое расположение и доверие. Одеваться полагается в соответствии с модой двора. В отношении бороды и стрижки волос также нужно руководствоваться местными обычаями.

Некоторые небрежны и их дурные манеры бессознательны, но это исправимо. Однако есть люди заносчивые, со скверным характером: все садятся за стол, блюда готовы и уже принесли воду для омовения рук, а они желают, чтобы им подали чернильный прибор или ночной горшок, или заявляют, что еще не выполнили своих экзерсисов и должны отправляться на прогулку, добавляя: «Еще такая рань. Нельзя ли бы немного подождать, к чему такая спешка с утра?» Устраиваясь в доме, они занимают лучшие постели и самые красивые комнаты. Им угодно лишь то, что в голову взбредет...

Конечно, такое поведение недопустимо. Окружающим следует выказывать почет и уважение. Приветливость — лучший способ завоевать себе друзей. Нужно неизменно следовать правилам и четко произносить титулы, установленные этикетом, к королю обращаться: «Ваше Величество» и называть на «ты» лишь нижестоящих. Не стоит благодарить приближенных лишь словами. Не надо насмехаться ни над кем, но стараться приятно шутить, что является лучшим способом развлечь других и ценится в обществе.

Из этих наставлений ярко вырисовываются образы молодых людей, шумной толпой окружавших принца в садах, залах и покоях замков.

Богатая сказками и новеллами литература дарит нам множество историй, и этот маленький мирок оживает. Продолжая традицию Боккаччо и «Ста новых новелл», написанных для герцога Бургундского Филиппа Доброго, «Новые забавы и веселые разговоры» Бонавентюры Деперье, камердинера Маргариты Наваррской, содержат интересные свидетельства о жизни двора. Эти новеллы скорее всего были написаны во время царствования Франциска I, но вышли в свет лишь в 1558 году после ужасной смерти их автора, очевидно покончившего с собой.

ДАМЫ, НРАВСТВЕННОСТЬ И РЕЛИГИЯ

Чтобы пробраться к знатным сеньорам, подозрительные личности использовали религиозное одеяние, особенно часто они рядились в монашескую рясу и просили подаяние. В «Гептамероне» Маргариты Наваррской, так же как и в новеллах Бонавентюры Деперье, духовенство отличается своей бессовестностью, воровством и неравнодушием к женскому полу. Знатные дамы зачастую требовали их наказания. Графиня д'Эгмон велела выпороть слишком предприимчивого монаха. Регентша Луиза Савойская и королева Клод принудили одну распутницу, сбежавшую с каноником из Отена, вернуться к мужу. Да и сама Маргарита добилась наказания для одного монаха со скандальной репутацией, соблазнившего монахиню во время ночного бдения возле покойного!

Королева Наваррская проявляла огромный интерес к вопросам духовного совершенствования, как и все знатные дамы того времени. Она даже стала автором мистических размышлений: «Диалога в форме ночного видения», «Зеркала грешной души», «Признаков верной души и ума»... Поэтому она не могла выносить пошлость и бесстыдство людей, пользовавшихся принадлежностью к церкви ради удовлетворения своих самых низменных потребностей.

Двор не оставался в стороне от охватившего страну мощного духовного обновления. Конечно же, самые ярые сторонники Реформации принадлежали чаще всего к ремесленникам и младшему духовенству, став мучениками первой половины века. Но и знатные сеньоры обращались к духовности, понимаемой по-новому. Екатерина Медичи, жена дофина, пела псалмы в переводе Клемана Маро. Все читали переведеную на французский язык Библию, «Наставление в христианской вере Жана Кальвина», а также «Наставление христианской женщине»» Луи Вивеса. Вновь стали популярны отпечатанные в типографии часословы с наивными гравюрами. Молитвы по четкам, девятины — молитвы в продолжение девяти дней, пение гимнов в замковых капеллах дополняли повседневные мессы и проповеди, в которых проповедник нередко высказывал новые идеи.

ПОПУЛЯРНОЕ ЧТИВО И РЫЦАРСКИЕ РОМАНЫ

Ночи напролет в замках и деревнях рассказывали печальные, сентиментальные или вольные истории. Прекрасные примеры таких живых и остроумных, любимых всеми разговоров мы найдем в произведении Ноэля дю Файля «Деревенские шутливые беседы» (дословно: «Деревенские разговоры и бредни»), изданном в 1547 году. Этот автор перечисляет книги, которые обычно хранились в шкафу сеньора: Библия, «Деяния четырех сыновей Эмона», «Ожье Датчанин», «Мелюзина», «Календарь пастуха», «Золотая легенда» и «Роман о Розе».

Список, составленный позже сеньором де Губервилем, подтвердил этот выбор, но наряду с «Календарем пастуха» и произведениями Нострадамуса там также фигурирует популярный в ту эпоху «Амадис Галльский».

После полного забвения в XV веке вновь снискали милость читателей старые рыцарские романы: за 1478— 1549 годы было напечатано и часто переиздавалось семьдесят девять таких романов. Это были переложенные прозой старинные героические поэмы, но в более грубой форме и с непристойными, а иногда и неуважительными эпизодами по отношению к личности короля, чаще всего представляемого Карлом Великим. Тон задала Италия своей комической эпопеей «Морганта», сочиненной во Флоренции Луиджи Пульчи в 1466—1483 годах. Это гротескная повесть о том, как Роланд взял в спутники доброго и наивного великана. Благосклонностью французских читателей пользовались и другие героико-комические итальянские поэмы: «Влюбленный Роланд» Маттео Боярдо, изданный в 1482 году, «Неистовый Роланд» Ариосто, рассказывающий историю любви Роланда и языческой принцессы Анжелики, изданный в 1516 году в отрывках, а в 1532-м — полностью.

Среди старых произведений, обновленных на потребу моде, во Франции выделялось четырнадцать романов каролингского цикла, в частности, «Деяния четырех сыновей Эмона», «Ожье Датчанин», «Гюон Бордоский», «Жирар Русильонский»; четырнадцать других из циклов романов Круглого стола, называемых также Бретонским циклом, среди которых, кроме «Тристана», «Ланселота Озерного», «Жирона Галантного», «Персеваля Галльского», выделялся роман «Персефорест», настоящая энциклопедия рыцарских обычаев.

Читателей очень привлекали эти выдуманные и невероятные истории, полные фантастических эпизодов и заканчивающиеся благочестивыми наставлениями в конце жизненного пути героя.

ОТКРЫТИЯ: ОЧАРОВАНИЕ ЭКЗОТИКИ

Среди книг обитателей королевских замков не последнее место занимали рассказы о дальних путешествиях. По обету Луиза Савойская отправила служителя ангулемского монастыря францисканцев, брата Жана Тено возложить в Вифлееме в ясли Иисуса золото, ладан и смирну. Вернувшись из двухгодичного путешествия за море, побывав в 1511 —1512 годах в Египте, на горе Синай и в Палестине, он любил рассказывать о пирамидах, караванах верблюдов, нагруженных восточными товарами, чудесах святых мест,— все казалось слушателям грезами.

После путешествия Колумба и португальцев, начиная с 1534 года, Франциск I снарядил одну за другой три экспедиции Малуэна Жака Картье, к которому во время третьего путешествия присоединился Жан Франсуа де ла Рок сеньор де Роберваль. Тогда же Европа и познакомилась с Новой Землей и Канадой, с индейскими поселениями на Святом Лаврентии.

В начале века Жан Кузен отправился в Южную Америку на «разведку» в Бразилию. В 1505 году туда послали Польмье де Гоневиля. Торговля бразильской древесиной оказалась очень прибыльным делом. Рыцарь ордена Святого Иоанна Иерусалимского Никола Дюран де Вильганон получил в 1555 году от Генриха И два корабля и 10 тысяч ливров, чтобы открыть в Бразилии дело. Адмирал де Колиньи содействовал экспедиции, которая отправилась на небольшой островок в бухте Рио-де-Жанейро и построила там крепость; для ее заселения выслали группу гугенотов, мужчин и женщин. Один из них, Жан де Лери, высланный в 1560 году, очень правдоподобно обрисовал в своем «Описании» первобытное общество Топинамбуров или Тупинамбосов, мода на которых началась во Франции еще в начале царствования, а сцены из жизни дикарей были представлены во время королевского въезда в Руан в 1550 году. Напечатанный в 1557 году труд другого исследователя, монаха-францисканца Андре Теве «Особенности антарктической Франции» и вышедшая позже его «Универсальная космография» тоже вызвали восторг читателей. Повествование о свободных нравах, каннибализме, а также описания богатой природы, попугаев ара, тапиров создавали у читателя ощущение чуда, возможного только в сказке.

За три четверти XVI века вышли в свет и не раз переиздавались более ста двадцати книг с рассказами о путешествиях. Наряду с достоверными существовали и целиком вымышленные сочинения, как, например, «Путешествия сеньора де Вилламона», которые переиздавались тринадцать раз. Другие «серьезные» книги сознательно игнорировали последние открытия. Так, произведение Синьо «О делении мира», вышедшее в 1539 году и переизданное в 15бО-м, даже не упоминало о существовании двух американских континентов.

И это никого не волновало: увлечение дикими народами делало читателей все менее требовательными. Мода на дикарей особенно распространится во второй половине века, когда появятся «Республика» Бодена, «Письма» Паскье, «Апология Геродоту» Этье-на и «Опыты» Монтеня. Америка выглядела тогда лишь мечтой о золотом веке, и ею Ронсар развлекал придворных:
Живи, счастливый род, без горя и тревог.
(Речь против Фортуны. Пер. Г. Кружкова)

ПОЭЗИЯ - ЗЕРКАЛО МИРА

Поэтическое искусство, столь ценившееся в замках, становится в ту эпоху отражением мира. В 1549 году появился наделавший много шума манифест поэтов — «Защита и прославление французского языка» Жоакин дю Белле.

Конечно, во французской литературе и раньше, начиная с Клемана Маро, было много значительных поэтов. Один из них, Меллен де Сен-Желе высоко ценился при дворе. Он писал приятные стихи, мадригалы и переводил итальянские поэмы. Одной из его заслуг явился перевод на французский язык пьесы «Софонисба» итальянского драматурга Джиан Джорджио Триссино, представление которой было дано в замке Блуа в 1554 и 1556 годах. Впрочем, по всей стране местные таланты создавали хорошие поэмы: Лионская группа прославилась благодаря Морису Севу, Луизе Лабе и Понтюасу де Тиару. Но разрыв со старым, велеречивым стилем и искусственными приемами риториков никогда не был так четко выражен, как в манифесте дю Белле. Обновление поэзии через возврат к свежести и простоте, служивших образцом для древних, — таково было кредо семи поэтов, которых сравнивали со звездами Плеяды. У каждого была своя манера: так, Жодель подражал Петрарке, а Реми Белло сочинял гимны-блазоны — страстные описания красот женского тела с перечислением его достоинств. Сеньоры и дамы были без ума от этих милых фантазий и быстро перекладывали их на музыку. Сонеты, оды, гимны, «шутки», — каждый сезон выходили сборники стихов и раскупались нарасхват.

РОСКОШЬ В ОДЕЖДЕ

Торжественные церемонии, особенно утренний «восход» короля и его отход ко сну, каждому давали возможность выставить напоказ свои роскошные одежды. Франциск I первый подавал этому пример. Венецианские послы замечали: «Он любит изысканность в одежде, его костюмы украшены галунами, россыпями драгоценных камней и причудливыми узорами; его пурпуэны безукоризненно сшиты и отделаны золотой тесьмой; его рубашка, очень тонкая, выглядывает из-за выреза пурпуэна по французской моде».

Мужская одежда состояла из составных шелковых шоссов цвета крамуази, или «цвета пламени», широкий и собранный в складку «жилет» — пурпуэн — доходил до бедер. На талии он был перевязан богато украшенным поясом, на котором висели шпага и кинжал. Выступающий брагетт принимал вид богато украшенной раковины. В начале царствования Франциска I носили рубашку без ворота, потом стал моден ворот, украшенный кружевами, и постепенно, к середине века, он был заменен гофрированным воротником — фрезе. На голове носили ток, украшенный перьями.

Поверх пурпуэна надевали накидку до пояса — кап или длинную роб, подбитую горностаем, собольим или беличьим мехом, в зависимости от занимаемой должности.

Женщины носили парадные робы, расширяющиеся книзу с расходящимися полами спереди, чтобы было видно нижнее белье из дорогой ткани. С туго затянутой талии спускалась цепочка из драгоценного металла. Корсаж или сюрко, тоже очень богато украшенный, в начале века открывал грудь и шею, а потом, как и в мужском костюме, стал моден ворот, позже — фрезе. В начале века полагалось надевать на голову маленький чепчик-чехольчик, сверху — вуаль, к середине века дамы стали носить изящные шляпки-ток, аналогичные мужским.

Подобные одеяния требовали весьма значительных расходов, разорявших целые семьи. Кроме того, они вызвали повышенный спрос на предметы роскоши, ввозимые в основном из Италии. Вот почему Франциск I был вынужден за четыре года до своей смерти, в 1543 году, запретить дворянам носить серебряную и золотую парчу, золотую тесьму, серебряную и золотую вышивку и галуны, бархат и шелковые ткани в полоску, установив за нарушение штраф в тысячу ливров. Но для того чтобы те, у кого уже были в гардеробе такие одежды, успели их сносить, король позволил надевать их еще в течение трех месяцев.

Но запреты ничего не дали: Генриху II в 1547 году вновь пришлось обратиться к этой теме. Исключение составляли лишь дамы королевы и придворные принцесс. Но он был вынужден позволить мещанам и дворянам выставлять напоказ свою роскошь во время торжественных церемоний, в частности — больших выходов короля. Вероятно, для того чтобы контролировать расходы на эти чрезмерные и разорительные туалеты, в октябре 1550 года король издал следующий ордонанс: одежды, сшитые целиком из шелка цвета крамуази, разрешалось носить только принцам и принцессам. Другие расцветки и ткани были разрешены простым дамам и дворянам. Жены судей и мещан могли носить бархат лишь в качестве отделки. Священникам позволялось носить бархатные одеяния в том случае, если они были принцами по происхождению.

В 1543 году Франциск I позволил солдатам украшать доспехи, но Генрих II ввел ограничения: покрывать доспехи и попону серебряной парчой разрешалось только во время битвы или турнира. Пажи могли носить ткань «с полоской или с вышитой вставкой из шелка или бархата», если это было угодно их господам. Последний пункт ордонанса запрещал «всем ремесленникам, крестьянам и слугам» носить «шелковые пурпуэны, шоссы в полоску и шелковые буфы», если только они не состоят на службе у принца.

Позже Королевский совет внес уточнения: дети от десяти лет и старше тоже попадали под этот ордонанс, однако епископы, аббаты и первые лица церквей, кафедральных храмов, соборов имели право носить «шелк на шелк», то есть несколько частей одежды могли быть сшиты из драгоценных тканей.

Но придворные изобретали оригинальные фасоны, дававшие возможность обходить закон, и праздники при дворе получались не менее блистательными, чем прежде. В некоторые праздники выстраивалась королевская гвардия, и все любовались великолепными доспехами, купленными в Германии или Испании. При Генрихе II маршал Пьеро Строцци, кузен королевы Екатерины, содействовал тому, чтобы в Париже начали изготовлять доспехи и нагрудные латы на миланский манер: все королевские доспехи изготавливались отныне в этих цехах. В этих латах с великолепной инкрустацией король выглядел полубогом.

НОЧНЫЕ ПРИВЫЧКИ

Если днем люди появлялись во всем великолепии своих роскошных одежд, то ночные одеяния выглядели значительно проще. Авторы новелл и трактатов о приличиях рассказали нам о привычках своих современников. А медики донесли до нас свидетельства о гигиене того времени. Спали обычно в большом помещении, в центре которого стояла кровать с пологом, практически превращавшим ее в отдельную комнату. Кушетки, похожие на раскладушки, расставлялись каждый вечер у подножия «главной» кровати и предназначались для свитских и слуг. Большую кровать чаще всего занимали несколько человек: муж с женой, если это были супруги; иногда хозяин или хозяйка дома, оказывая гостю честь, приглашали его в свою постель.

Чаще всего спали голыми. Всю ночь за кроватью горел ночник — светильник, наполненный воском или маслом, или факел с воском или салом.

ГИГИЕНА

Эразм Роттердамский в трактате о приличиях советовал взрослым после сна ополаскивать детям водой лицо, а также руки и рты. Сами взрослые не всегда делали такой туалет. Но зубы чистить не забывали — их терли кусочком чистой грубой тряпочки и полоскали водой, разбавленной уксусом или вином. Зубной порошок появится лишь в конце века.

В подвалах замка находилась комната для купаний, или «купальня»: в ней стояли деревянные лохани-ванны, чаны для детей, а также обитые свинцом скамьи с отверстиями. Стены комнаты были затянуты белой тканью, а раздвижные занавески отделяли каждую ванну. В соседнем помещении находилась парная, где парились и смазывали себя маслами. По итальянской моде, завершая туалет, любили использовать душистую пудру.

Мылись не слишком часто, и в комнатах водилось множество насекомых. Луи Гюйон, врач и советник Генриха II, рассказывает про одного из представителей герцога Эркюля Феррарского, в 1528 году приехавшего в Фонтенбло для переговоров о браке своего господина с Рене Французской. Высокий гость всю ночь не мог уснуть из-за кусавших его клопов, вшей, блох и мух, а также из-за бегавших по комнате крыс.

Чтобы дурные запахи не расходились по всем комнатам, отхожие места находились на чердаке, но в гардеробных всегда стоял стул с дыркой, чехол и балдахин которого делали в тон мебели, а также ночные горшки, миски и вазы — в необходимом количестве.

Нательное белье меняли не каждый день: должно быть ткань, более толстая и плотная, чем в наше время, пачкалась не так быстро. В «Забавных диалогах» Сезара Удена, изданных в 1611 году, описано белье дворянина конца XVI века: «четыре рубашки с плиссированными воротничками, два гофрированных воротника, две простыни, две наволочки, две пары полотняных кальсон, три пары носков, две дюжины пар ба-де-шосс, два ночных чепца, четыре ночных повязки, полдюжины носовых платков, две скатерти и десять столовых салфеток, салфетка накрывать фрукты, три большие салфетки...».

ЕДА

Закончив туалет, принимали легкую пищу, «кипящий каплун» или «брачную похлебку»; ее приготовляли, заливая сырые яйца, вареную картошку или фрукты, в зависимости от времени года, кипящим душистым молоком; простолюдины с утра ели молочную кашу или овощной суп. Правда, маленькие принцы тоже ели кашу или хлебную похлебку, когда выходили из грудного возраста. Но начиная с двух лет они питались тем же, что и взрослые. Мы знаем об этом из трактата врача Симона де Валамбера, служившего при дворе с 1551 по 1565 год.

Ребенок ел четыре раза в день: завтрак в восемь утра, обед в половине одиннадцатого, полдник — «легкая закуска» — в два пополудни и ужин в пять часов. Взрослые иногда пропускали легкую закуску. На обед и ужин, если не устраивали пиршество с многочисленными переменами блюд, подавалось мясо — каплун, жареный цыпленок, вареная телятина, говядина, баранина, дичь, дрозды и куропатки, а также рыба. Блюдам сопутствовали соусы: уксусный с сахаром и корицей, соус из незрелого винограда, щавелевый и иногда апельсиновый. Из овощей детям рекомендовались горох, нут и «добрые травы», для улучшения пищеварения блюда часто приправляли укропом и анисом. Взрослым подавали лук-порей, репчатый лук, тыкву и салат, а также пряности и такие приправы, как горчица и хрен. Из фруктов больше всего ценились клубника, вишня, сливы и виноград, яблоки и груши, которые запекали, миндаль, лесные орехи. Готовили невероятное разнообразие выпечки и пирожных. Очень ценились марципаны с миндалем и сосновым семенем. Вместо сахара использовали прекрасный белый мед из Лангедока.

Повседневным напитком служило вино, которое подавалось охлажденным. Начиная с пяти лет дети пили вино, разбавленное водой, но также им давали сироп на розовой воде, называемый «розовый морс», миндальное молоко, лимонный сироп и апельсиновый сок. Эти два экзотических фрукта были в большом почете при дворе XVI века.

Обычное меню пира приводится в «Зерцале юности» Матюрена Кордье. Там рассказывается об обеде, начавшемся в десять часов и закончившемся после полудня. Сначала подали «маленькие, нежные, подслащенные медом гренки с гиппокрасом», потом «соленый окорок, копченую свиную колбасу, сосиски и копченые соленые говяжьи языки, чтобы разыгрался аппетит и жажда». Эти блюда сопровождали салат-латук, фрикассе из птиц и рубленая телятина с желтком.

Вторую смену блюд представляли паштет, вареная курятина с латуком, говядина, баранина, телятина, свежая свинина, а также суп с яйцами, приправленный шафраном и соусом из незрелого вина, и овощной суп. В третью перемену подали жареное мясо: цыплят, голубей, жирных гусей, каплунов, свиней, кроликов, баранью лопатку; два паштета из мяса крупной дичи; две куропатки, жаренные вместе с кроликом; тушеные зеленые бобы и горох, сваренный в стручках, и, наконец, огромные форель и щуку, разделенные на четыре филе. На других блюдах были поданы фритюр и раки. К кушаньям предложили соус из уксуса, масла, соли и каперсов, лимоны, апельсины, оливки, розовый уксус и щавелевый сок.

Напоследок, так сказать на «выход», подавали жирный творог и сыры; сладкие пироги, караваи, подслащенный рис, сваренный на молоке, персики, фиги, вишневый изюм, финики. В соответствующее время года к этому добавлялись дыни, которые тогда очень любили. Подавали также разное варенье и то, что тогда называлось «драже», то есть засахаренные анис, укроп и кориандр.

К блюдам подносили различные вина — белое, клярет, красное, а главным образом — вино из Арбуа.

ЭТИКЕТ ЗАСТОЛЬЯ

Обычно королевский стол накрывали в передней комнате перед буфетом с роскошной посудой, которой не пользовались. Приборы приносили прислуживавшие за столом дворяне: хлебодар, виночерпий и стольник, резавший мясо; должностные лица, принимавшие бокал у короля. С хлеба снимали салфетку и резали мясо. Королю подавали салфетку; кардинал или другой прелат благословляли стол. Миска с водой для омовения рук подавалась сначала государю, потом приглашенным. Три перемены блюд вносили дворецкий, хлебодар, камерпажи, мундкох и хранитель серебряной посуды; впереди шел при-дверник.

Ели почти так же, как в Средние века. Перед каждым гостем лежала доска для резки мяса, круглая или квадратная пластина из металла, дерева или очень плотного ситного хлеба, на которую клали мясо. Бокал для вина ставили справа, нож клали слева. Долгое время у каждого не было своей вилки: лишь стольник, обязанностью которого было резать мясо, пользовался маленькой вилочкой для накалывания кусков. Потом гости брали тремя пальцами подаваемый им кусок, на своей доске разрезали его на маленькие кусочки и подносили их ко рту правой рукой. Единственная ложка находилась в центре стола: ею брали кусок торта или пирога. Соусы и супы подавались отдельно, в глубоких тарелках или мисках: в них макали хлеб и таким образом съедали содержимое. Лишь при Генрихе II у каждого появилась своя вилка, похожая на ту, которой, как рассказывали путешественники, с начала века пользовались в Венеции.

Поскольку ели руками, требовалось много салфеток, иногда во время простых обедов вытирались скатертью. В конце трапезы королю подавали миску с водой и читали послеобеденную молитву. Все сидели за королевским столом в головных уборах и снимали их лишь в том случае, когда к ним обращался государь.

Во время пира прислуживающие за столом наполняли бокалы тем, кто просил об этом. Было принято обмениваться тостами и здравицами и даже предлагать другому свой бокал. Однако следовало вытирать рот, прежде чем пить из предложенного бокала.

При каждой перемене блюд заменяли тарелку, миску и доску для резки мяса и одновременно подавали новую салфетку.

ДИЕТЫ

Разумеется, больным еду подавали отдельно и составляли для них очень строгие диеты. Примером могут служить предписания королевского хирурга Амбуаза Паре маркизу д'Авре, у которого загноилась рана, полученная от выстрела из аркебузы.

«Чтобы не случалось обмороков, надо использовать хорошие и питательные блюда, как, например, нежные яйца, дамасский изюм, отваренный в вине с сахаром, а также хлебная похлебка, приготовленная на бульоне с белым мясом каплуна, мелко порубленными крылышками куропаток и другим легко усваиваемым жареным мясом, как мясо теленка, козленка, голубей, молодых куропаток, дроздов и так далее. Следует подавать апельсиновый, щавелевый, кислый гранатовый соус. Также можно есть вареное мясо с такими добрыми травами, как щавель, латук, портулак, цикорий, анютины глазки, ноготки и тому подобные.

Ночью он может употреблять ячневую крупу с щавелевым соком и соком водяных лилий по две унции каждого, с четырьмя-пятью крупинками опиума и четырьмя семенами, дробленными холодным способом, по пол-унции каждого. Это является питательным и лечебным средством, которое поможет уснуть.

Чтобы не было сильных головных болей, надо постричь ему волосы и слегка натереть голову теплым настоем роз; также на лоб нужно положить компресс, пропитанный маслом из лепестков роз, водяных лилий, мака, небольшого количества опиума и розового уксуса и чуть-чуть камфоры и время от времени его менять.

Кроме того, надо давать нюхать цветы белены и водяной лилии, растертые с уксусом, розовой водой и небольшим количеством камфоры, завернув все в носовой платок, который нужно держать длительное время у носа, чтобы запах смог проникнуть в мозг.

Также специально нужно имитировать дождь, пустив в каком-нибудь чане воду, чтобы таким образом вызвать у больного сон».

До нас дошло любопытное описание болезни молодого принца Луиса де Гонзага, сына герцога Федериго Мантуанского, приехавшего во Францию в качестве пажа дофина Франциска, сына Генриха II и Екатерины Медичи. Однажды холодным январским утром шестнадцатилетний принц сопровождал на оленью охоту дофина, который был младше его на пять лет. Луис де Гонзага простудился, у него начались лихорадка и сильное расстройство желудка. Врачи предписали ему оставаться в постели и посадили на диету, разрешив пить лишь «железную воду». Все боялись, что у него началась чахотка, но юноша быстро встал на ноги. Это явилось результатом прописанного покоя: он должен был оставаться восемь часов в постели, но только не после обеда. Кроме того, он соблюдал строгий режим: ел три раза в день, довольствуясь тремя или четырьмя блюдами во время каждого приема пищи, чтобы вставать из-за стола с легким чувством голода. Ему разрешили белый хлеб при условии, что он будет не свежим, а слегка черствым, мясо козленка, курицы и каплуна, теленка, оленя и косули, зайца и кролика, рябчика, куропатки, фазана, дрофы, жаворонка, бекаса и садовой овсянки. А вот изделия из бездрожжевого теста были ему воспрещены.

Посол из Феррары, пославший своим хозяевам это предписание на итальянском языке, уточнил названия противопоказанных на время болезни макаронных изделий: замбелли, бозолани, тартари, равиоли, канончини, одним словом, лапша разных видов, среди которых можно узнать современные макароны, равиоли и каннелони. Эта запись является очень ценной, так как она позволяет утверждать, что молодой принц при французском дворе питался в соответствии со вкусами своей страны, и несомненно, что блюда ему готовили повара, приехавшие из Италии.

Принцу разрешалась всевозможная речная рыба, а также рыба соль и свежая сельдь. Ракообразные были запрещены, так же как и улитки; больной мог пить только бульон из свежих улиток. Тяжелое мясо, говядина и свинина, дичь, потроха, сосиски были запрещены. Мясо, а также яйца следовало варить, но не жарить. Сыр, как и все молочные продукты, был разрешен. Также были разрешено сливочное, оливковое и миндальное масло.

В суп можно было класть обычную зелень, амарант, латук, шпинат, петрушку... Принцу дозволялось пить куриный бульон, слегка приправленный шафраном. Совершенно исключались репа, брюква и редис, а также, что удивительно, рис и морковь. В салат полагалось класть белый цикорий, мяту и укроп. Из фруктов не было запрета на апельсины и лимоны, яблоки, гранаты, изюм, а также на миндаль и орехи, которые сегодня считаются плохо усваиваемыми; перед едой следовало съедать клубнику с сахаром.

Горчица, хрен, чеснок, лук, которыми обычно приправляют блюда, были запрещены. Принц должен был часто, но понемногу пить легкое белое вино, разбавленное хорошей родниковой, не колодезной водой.

ЗАВЕРШЕНИЕ ТРАПЕЗЫ

В конце застолья остатки складывали в корзину, убирали скатерть и подавали гостям на блюде зубочистки. Однако многие предпочитали пользоваться собственной. Как рассказывал Брантом, адмирал Колиньи, когда не держал зубочистку во рту, носил ее за ухом или в бороде. Наконец, гостям снова подавали миски для мытья рук: вереница слуг с сосудами представляла собой великолепное зрелище. Золото, серебро и эмаль мисок блестели при свете факелов.

Большие фаянсовые испано-мавританские блюда и тазы или имитирующие их итальянские изделия Бернара Палисси — это удивительные произведения искусства: изображенные на них рыбы, змеи, растения и ракушки, преломляясь в воде, кажутся живыми. Тем временем быстро убирали козлы и доску, служившие столом, и помещение превращалось в зал для танцев. Каменный пол устилали душистыми травами, а в частных покоях такой пол все чаще стали заменять паркетом. Стены затягивали циновками, а висевшие поверх них ковры часто меняли.

ТАНЦЫ

Когда зажигали новые факелы, начинали сиять драгоценности и ослеплять туалеты. Музыканты с лютнями, гобоями, корнетами и флейтами занимали места на подмостках или в небольшой, слегка приподнятой ложе, и все готовились к балу. В начале царствования Франциска I в моде были танцы павана и бранль. Павана — это медленный и плавный танец, мужчины танцевали, не снимая накидок и шпаг. Бранль — более живой, похожий на котильон: дамы и кавалеры стояли в кругу взявшись за руки, одна пара выходила из круга и делала фигуру, которую потом повторяли остальные. В «бранле с четками» или «со шляпой» кавалер надевал венок из цветов на выбранную им даму, целовал ее и вводил в круг. «Шляпа» переходила к следующему кавалеру, и новая пара начинала танцевать. К концу царствования Франциска I распространилась мода на новые танцы из Италии: вольта, куранта, гальярда, фиссе или фиссень. Быстрые движения в них некоторые сочли неприличными: женщины ответили критикам тем, что выдумали пояса и специальные калесоны, позволявшие танцевать, не нарушая приличий.

САЛОННЫЕ ИГРЫ

Когда бал завершался, подавались легкие закуски и новым развлечением придворных служили игры. Обычно, едва заканчивалось время королевской службы, придворные всех рангов и даже король и его семья принимались за карты и кости. Франциск I запрещал такие игры своим финансистам, а Парижский парламент запретил играть и в карты и в кости в городах и предместьях, но при дворе они рассматривались как развлечение, а крупные денежные ставки — проявление щедрости.

В игре флюкс выигрывал тот, у кого оказывалось больше карт одной масти. В приме надо было иметь четыре карты всех мастей. В «больше десяти» играли тремя костями: заключали пари, что на трех костях вместе выпадет больше десяти. В эти игры играли чаще всего, но существовало более сотни их вариантов. Некоторые существуют и сегодня, например марьяж (бриск), где нужно соединить даму и короля одной масти, и брелан.

Наряду с обычными картами в четыре масти использовались гадальные, на которых были изображены денье, чаши, мечи и жезлы (палицы). Эти карты были привезены из Испании и Италии. Еще играли в морра и мурр — итальянскую игру пальцами: один из игроков поднимал руку, показывая на пальцах число, а другой должен был тут же прокричать его вслух. В передних пажи и стражники подкидывали монеты — эта игра называлась буквально «крест или куча», еще они играли в «бабки».

Шахматы, требующие большей сосредоточенности и столь ценимые в Средние века, по-прежнему были в моде, как и многочисленные варианты шашек, среди которых стоит упомянуть триктрак, объединивший шахматы и кости. В домах играли в «котлы»: по квадрату, нарисованному на картоне или доске, передвигали шашки, камешки или маленькие фишки пытаясь выстроить их по три на одной стороне квадрата.

ИГРА В ЛАПТУ

Весьма разнообразны дневные спортивные игры, но наибольшей популярностью пользовалась лапта, предшественница тенниса.

Учитывая важное положение, которое занимала эта игра при дворе, стоит остановиться на ее приемах и правилах, сложившихся в середине XVI века. Площадки для игры в лапту имелись повсюду: в Блуа их было две и две в Амбуазе, а, кроме того, в городах, находившихся возле королевских резиденций, их насчитывалось несколько десятков.

В лапту играли вдвоем или вчетвером, ракетками и мячом — этёфом. Играли в прямоугольном закрытом помещении, по обе стороны сетки. Зал обычно был крытым. Его размеры приблизительно 30 метров в длину и 9 — 10 в ширину. Мяч должен был отскакивать от земли и от стен, высота которых достигала чуть более пяти метров, а по краям меньших сторон — 7,3 метра. Для усложнения игры внутри с большой и двух малых сторон имелся сплошной навес определенных размеров с некоторым количеством отверстий. Этот навес, напоминающий галерею в монастыре, так и назывался «галереей» и принимал непосредственное участие в игре. Чтобы подача была защищена, мяч, прежде чем упасть на землю в специально отведенной для этого части площадки, должен был коснуться нанеса. На земле были начерчены поперечные линии, которые назывались «шассы».

Этёф следовало отбить после того, как он один раз отскакивал от земли, в некоторых случаях подающий нарочно или нечаянно прерывал игру, позволяя мячу второй раз коснуться пола. В этом случае очко не было проиграно, а лишь «отложено» и переигрывалось после следующего перехода хода, — это называлось «шасс». Точно отмечали место второго удара, и, чтобы выиграть очко, которое переигрывалось, игрок, давший мячу удариться второй раз и совершивший переход, должен был вынудить противника предоставить ему второе касание на самой дальней линии «шассы», в отличие от того начального удара, который был отложен. Тот, кто выигрывал «шасс», получал 15 очков.

Зрители собирались на большой, огражденной решеткой части галереи. Те части галереи, которые были построены вдоль меньших сторон, назывались «дедан» — «внутри» и «грий» — «решетка». «Дедан» предназначался для короля, если он, конечно, не играл сам. Окна там были очень большими. В «грийе» же вовсе не было оконных проемов, а лишь маленькие закрытые досками прямоугольные отверстия, выглядевшие некими картинами в углублениях стены галереи.

Все отверстия были забраны сеткой, чтобы защитить зрителей на галереях от мячей. Правила игры предусматривали и те случаи, когда мяч рикошетил о крышу или навес. Подающий игрок кричал: «Тене!», что означает «Держите!». Полагают, что отсюда и произошло английское «tennis», означавшее в старину игру в лапту по другую сторону Ла-Манша.

Пол в залах для игры в мяч был тщательно отделан квадратными плитками из «канского камня» со стороной в один фут и толщиной в три дюйма. Стены обычно красили в черный цвет. Полные энтузиазма зрители не оставались равнодушными. У них были свои кумиры: король Генрих II, а также герцог де Не-мур, Жак Савойский, знаменитый своим ударом наотмашь. Пари заключались на большие суммы, и именно эта игра дала рождение слову «tripot» — «игорный дом», произошедшему от старофранцузского глагола «triper», означавшего «подпрыгивать», «ли «скакать», как в игре в лапту; позже это слово закрепилось за всеми заведениями, где по-крупному играли на деньги.

ИГРЫ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

Знатные сеньоры очень почитали еще одну игру под открытым небом. Это была игра в шары, которую называли пай-май, и Генрих II был в ней бесспорным чемпионом. В нее играли на длинных дорожках, огражденных досками и столбами — «пробными камнями», длина этих дорожек достигала 400—500 футов. Молотками цилиндрической формы из твердого дерева игроки били по самшитовым шарам. Ручка этих молотков длиной примерно в один метр в том месте, где ее касалась рука игрока, была украшена красным бархатом с позолоченной медью. Когда играли в одиночку, это называлось «руэ» — «прялка»; если играли несколько человек — «пасс» или «парти»; если играли вдвоем и били по одному и тому же мячу — «гран ку» — «сильные удары»; если играли в деревне на неподготовленном участке, игра называлась «шикан» — «каверза».

Часто на специальных площадках и в оборудованных залах играли в шары и кегли, а также в «бильярд», нечто вроде крокета: мяч под воротцами игроки проводили при помощи молотка. «Кошонне» — «воротца» — разновидность той же игры. «Куй де белье» («баранье яйцо»), жесткий мяч, игроки передавали друг другу в очень активной игре, похожей на американское регби и весьма уважаемой пажами и лакеями.

Более спокойные разновидности футбола и регби назывались «суль»: в них играли кожаным мячом, также называемым этёфом, а иногда — мешочком, наполненным сеном, отрубями или мхом, по нему били ногами и руками или только руками, а иногда — особой палкой, которая была изогнута, как клюшка, что сегодня используется в поло. В эти игры любили играть зимой. Матчи проходили очень оживленно: игроки раздавали тумаки и колошматили друг друга ногами.

БЛАГОРОДНЫЕ ИГРЫ

Разумеется, эти простые игры не имели ничего общего с размахом и великолепием поединков и турниров, которые, наряду с охотой, считались благородными занятиями благородного сословия.
Подготовка к этим сражениям требовала повседневных конных тренировок. Скачки, во время которых стремились попасть в кольцо или мишень (столб, в который бросали дротики) в прилегающих к замку аллеях, развивали ловкость. Сам же турнир был настоящей битвой. Он проходил за городом на специально обустроенных для этого участках. Каждый рыцарь был окружен своей «командой» — группой конных и пеших слуг. Бились на шпагах, мечах или булавах. Поверх кирасы на мягкой подкладке, в которой иногда для уменьшения веса делались отверстия, надевали кольчугу. У шлема для турниров, отличающегося от военного, было решетчатое забрало, которое не мешало видеть. Нашлемник украшался узорами, перьями и изображениями фантастических животных.

В отличие от турнира поединок — это бой между двумя соперниками. При этом использовалось копье, иногда меч. Противники находились по обе стороны от покрытой тканью изгороди, по высоте доходившей до седел: это называлось «гоняться за копьем». Каждый рыцарь пытался сломать оружие противника и выбить его из седла. Вот почему шлем для поединка был крепко прикреплен к латам с помощью железных скоб. Смотреть можно было через шов двух частей шлема — вертикальной и горизонтальной. Опасность заключалась в том, что копье могло попасть в это отверстие, что, как известно, и случилось в Париже 30 июня 1559 года, когда Генрих II был смертельно ранен Габриэлем де Монтгомери. Чаще всего поединок заканчивался тем, что копье ломалось о щит противника или нижнюю часть его шлема. Удары бывали столь сильными, что, несмотря на присутствие судей и вопреки распоряжениям герольдов, несчастные случаи были очень частыми: дошло до того, что перед началом состязания на ристалище устанавливали пустой гроб, дабы призвать соперников к осторожности.

Таким образом, турниры и поединки под видом празднеств скрывали неудержимую склонность к жестокости, которой были охвачены доблестные воины того времени. Ранения и смерть являлись неотъемлемой частью развлечений. Это не составляло секрета, и поэтому, чтобы обезопасить себя от несчастных случаев, регулярно обращались к астрологам, находившимся при королевских особах и ежедневно составлявшим для них гороскопы.

РОЛЬ АСТРОЛОГОВ

Знаменитый Нострадамус, издавший в 1555 году в Лионе первый сборник пророческих катренов «Центурии», принадлежал к королевской свите и носил звание медика-астролога и ординарного советника. Как известно, именно он предсказал, что Генрих II погибнет во время поединка. Другой известный провидец, Люк Горик, епископ Цитта Дюкале в Италии, тоже это предвещал. По ночам люди такого рода выходили на террасы замков Луары.

В то время когда стражники зажигали огни, а главный дворецкий тихонько клал королю под изголовье ключи от дворца, они наблюдали за созвездиями, чтобы утром дать добрый совет своим господам. Много людей эпохи Возрождения серьезно верили, что между знаками зодиака и судьбой существует магическая связь. Другие же не были суеверны и искали путеводных советов в слове Божьем. А третьи пытались избавиться от своих страхов тем, что с благочестивой регулярностью присутствовали на церковных службах.

Придворная жизнь служила ширмой, за которой, словно рыцари на поединках, не на жизнь, а на смерть сталкивались различные убеждения. Первый акт трагедии гражданских войн разыгрался именно в замках Луары.

ЗАГОВОР "НЕДОВОЛЬНЫХ"

Королевская власть находилась под угрозой. Семнадцатилетний король Франциск II страдал хроническим заболеванием носовой полости и ушей и, обладая слабым характером, сразу попал под каблучок Марии Стюарт, на которой женился за несколько месяцев до восшествия на престол. Очень живая молодая особа была на два года старше его и во всем следовала советам дядьев по материнской линии — герцога Франсуа Гиза и кардинала Карла Лотарингского, епископа Реймского.

Принцы королевской крови, Антуан де Бурбон, король Наваррский, и его брат Людовик, принц Конде, не могли долго мириться с таким захватом власти. Гизы были убежденными противниками протестантов, во главе партии которых помимо Бурбонов стоял Гастон де Колиньи, адмирал Франции, племянник коннетабля де Монморанси. Конде готовил заговор с октября 1559 года. Было решено схватить Гизов и окончательно удалить их от короля. Большинство мелкопоместных дворян-гугенотов Запада и Юга Франции примкнуло к войскам принца Конде, которого называли «немым полководцем».

В течение двух поколений мелкопоместные дворяне ходили воевать за Альпы и жили в достатке. Но в 1559 году в Като-Камбрези был заключен мир, французские войска покинули Италию, и мелкопоместные дворяне вернулись в свои сельские поместья, где им пришлось вести весьма скромный образ жизни. Доходы таяли на глазах, потому что в Европу потекло золото из испанской Америки, а позднее и серебро, вызвав не только увеличение количества имеющей хождение монеты, но также и рост цен, который грозил настоящей катастрофой. С начала века деньги потеряли 56% своей покупательной способности. На жизнь требовалось все больше средств, ведь золото, земельные ренты, прежде стабильные и выражавшиеся в имеющей хождение монете, обесценивались вместе с турским ливром. Провинциальные дворяне, объединяясь под знаменем врагов Гизов, надеялись, что принцы крови откажутся от диктуемой Испанией политики мира, ведь возобновление войны дало бы им возможность улучшить свое материальное положение.

Рекрутским набором ведал перигорский дворянин Жан дю Барри, сеньор де Ла Реноди. Этот деятельный человек под псевдонимом Лафоре расположил в Туре, Орлеане и Шатодене склады боеприпасов и продовольствия для своих войск. В начале февраля в Нанте он встретился с командующими различными формированиями, собранными в королевстве, и дал им последние инструкции. Поддержка при дворе казалась обеспеченной, и заговорщики рассчитывали легко проникнуть в замок Блуа, чтобы довести дело до конца.

Однако этот ловко подготовленный план расстроился из-за королевской прихоти: 3 февраля молодой король покинул Блуа и поехал охотиться в «просторные близлежащие леса» в сопровождении знатных сеньоров. По дороге они получили донесения шпионов, и кое-что перестало быть тайной. 18 февраля между Монтуаром и Маршенуаром герцога Гиза догнал его секретарь Миле, прибывший на почтовых вместе с адвокатом Пьером дез Авенелем, который приехал из Парижа и привез тревожные сведения о действиях Ла Реноди.

Ла Реноди незадолго до этого появился в Париже и остановился у адвоката, возле Сен-Жермен-де-Пре, потому что семья Авенелей, как и Реноди, принадлежала к реформированной церкви. Безо всяких мер предосторожности Ла Реноди встречался и беседовал со своими сообщниками, и адвокат узнал, что заговорщики собираются начать действовать между 6 и 10 марта. Будучи человеком верноподданнических настроений и надеясь на хорошее вознаграждение, адвокат, недолго думая, предупредил Гиза.

ДВОР ОТСТУПАЕТ В АМБУАЗ

Тогда решили перевезти весь двор в Амбуаз, где за стенами укрепленного замка всем будет гораздо безопаснее. Необходимо было подготовить покои, в которых долгое время никто не жил, поставить мебель и развесить ковры. К 22 февраля все было готово. Герцог Гиз посоветовал вызвать ко двору принца Конде и адмирала де Колиньи, чтобы вынудить их порвать с заговорщиками. Приехал один Колиньи. Перед этим он вместе с королевой-матерью работал в Блуа над «эдиктом примирения». Формулировки изменили, проведя различие между «спокойными» приверженцами Реформации, коим разрешалось мирно жить в королевстве в том случае, если они обещают стать в будущем добрыми католиками, и виновниками беспорядков, против которых предполагались гонения.

Причиной столь поспешного создания текста эдикта был все нарастающий страх. Один за другим к королю прибыли гонцы Антуана Перрено де Гранвеля, министра Филиппа II Испанского в Нидерландах, и герцога Савойского; оба корреспондента сообщали о том, что Англия поддерживает заговорщиков, а также назначенную дату восстания: б марта.

МАСКАРАД НА СРЕДОПОСТНОЙ НЕДЕЛЕ

В то время как предпринимались попытки обезвредить заговор посредством эдикта примирения, требовалось поднять настроение двора. С этой целью по случаю середины Великого поста в саду Амбуаза организовали костюмированные скачки — игру «кольцо», красочный рассказ о которой оставил нам Брантом.

Франциск Лотарингский, главный приор Франции, первым выехал на центральную аллею, служившую ристалищем. Под ним была берберийка, нервная лошадь африканского происхождения, которую ему с трудом удавалось удерживать. К тому же ему мешал костюм цыганки: широченная роб с пышным корсажем из бархата и тафты и большая круглая шляпа. В левой руке он держал обезьянку, запеленутую, как младенец. Испуганная быстрой ездой, зверюшка корчила рожи, забавляя присутствующих, но сильно мешая главному приору, которому после четырех забегов пришлось отдать ее слуге.

Жак де Савуа, герцог де Немур, оделся горожанкой — шапочка и роб из черного сукна. Сбоку на поясе висел кошелек, рядом — толстая серебряная цепь и кольцо с нанизанной на него сотней ключей. При каждом движении ключи звенели, как колокольчики. А конь был великолепен — один из самых сильных боевых скакунов, гнедой масти, и так хорошо обученный, что в пять скачков мог пересечь ристалище.

ПОДГОТОВКА К ОБОРОНЕ АМБУАЗА

Удовольствие от зрелища при всей страсти придворных к поединкам не помогло забыть о страхе. Когда подошло 6 марта, день, выбранный заговорщиками, ужас придворных стал, по словам испанского посла Шантоне, «столь велик, как если бы у ворот стояла целая армия». Герцог Гиз раздал оружие и расставил вокруг крепостной стены посты. Рыцари королевского ордена Святого Михаила несли вахту у ворот. Входы и выходы в нижнем городе были перекрыты. В покоях короля и королевы стояли гарнизоны. Но ничего не произошло, и вечером страх сменился спокойствием. Король подписал текст эдикта примирения, по которому прощались «спокойные» протестанты, решившие примириться с католической церковью. Почти сразу, 9-го числа, он уехал на охоту.

Королевы Мария Стюарт и ее свекровь, Екатерина Медичи, отправились в Шенонсо, но эта беспечность была по меньшей мере неосторожной. Из нового донесения капитана Линьера Гизы узнали, что заговорщики, далекие от того, чтобы внять призыву короля, стягиваются в маленький замок Нуазе, находящийся на полпути между Туром и Амбуазом, откуда намереваются выступить 15 марта, чтобы довести затею до конца. Утром того же дня герцог де Немур был отправлен на разведку. Он взял в плен нескольких главарей, барона де Роне и капитана Мазера. Потом вернулся в Амбуаз и собрал весь наличный штат короля— дворян, придворных, егерей и сокольничих, прислугу замка.

Таким образом, в его распоряжении было войско в пятьсот всадников, которое окружило Нуазе и вынудило командовавшего замком Карла де Кастельно-Тюрсана сдаться. Герцог де Немур привез пленника с тридцатью его дворянами в Амбуаз.

Узнав об этом, боясь потерпеть поражение, Ла Реноди отдал приказ своим растерявшимся войскам следовать в Амбуаз. Но поскольку заговорщики были разобщены, они оказались беззащитными перед королевским патрулем, вышедшим из Амбуаза. Увидев, что затея провалилась, принц Конде наконец внял призыву короля и 16 марта отправился в Амбуаз. Утром 17 марта герцог Гиз отбил атаку двухсот человек в предместье Боном. В замке все были напуганы, так как ходили слухи, что нападавших несколько тысяч. Король заперся в своих покоях вместе с женой, матерью, придворными дамами и четырьмя кардиналами — Бурбонским, Лотарингским, Гизом и Шатильонским. Оправившись от страха, он назначил герцога Франсуа де Гиза королевским наместником, поручив ему жестоко подавить восстание. На следующий день Ла Реноди был застигнут в лесу Шато-Рено патрулем, которым командовал его родственник, сир де Пардайль, и убит выстрелом из аркебузы. Его тело было перенесено в Амбуаз, повешено на главной площади, а после того как провисело целый день на всеобщем обозрении, разрублено на пять частей, которые привязали к городским воротам.

Двумя днями позже, чувствуя себя в полной безопасности, король уехал вместе с королевами охотиться в леса близ Шенонсо в сопровождении лишь пажей и сокольничих. Вечером он вернулся, а потом вновь отправился с соколами на берега Луары.

КРОВАВАЯ РАСПРАВА

Однако король не отказался от мести. До 17 марта пленников щадили, и даже еще 1б-го Франциск II обратился из окна своего замка ко всем пойманным заложникам и, кинув им несколько монет, велел убираться подальше подобру-поздорову. Но 17 марта все изменилось. В этот день 13 пленников повесили, а 22 человека, зашитых в мешки, были сброшены в Луару; 18-го утопили еще 25 человек. Во время похода королевские приближенные, конюхи и слуги, считали себя вправе грабить и убивать всех, кто хоть как-то был причастен к заговорщикам. Наконец, 27 и 29 марта состоялось заседание чрезвычайного суда. Его открыл канцлер Оливье в присутствии главных сановников Короны и нескольких советников. Они вынесли десяток приговоров, первым делом — четырем заместителям Ла Реноди — Роне, Мазеру, Вильмонжи и Кастельно, которых выдал собственный секретарь главы заговорщиков де Ла Бинь. Все они были приговорены к отсечению головы и четвертованию за преступление против Королевского Величества.

Герцог де Немур дал честное слово Кастелло, что выпустит его на свободу. За него вступилась сама королева-мать, но безрезультатно: 29 марта он взошел на эшафот. 30 марта головы главарей были выставлены на всеобщее обозрение на площади Гран Карруа в Амбуазе, днем и ночью их охраняли стражники. Эшафоты, расположенные у подножия замка, привлекали толпу, жаждавшую кровавых зрелищ. Даже придворные дамы и кавалеры спешили на крепостную стену, только бы ничего не пропустить: говорили, что Гизы приказали устроить казнь после обеда, чтобы «развлечь дам, которые, как они заметили, скучали в этом захолустье». За неимением специального места для казни остальных осужденных решили повесить на зубцах крепостной стены со стороны Луары и на кованой балюстраде большого королевского балкона.

Знаменитая гравюра из сборника Гортореля и Периссено изображает различные эпизоды этой, именуемой законной резни. Долгое время трупы висели у всех на виду и, как считалось, внушали справедливое отвращение к преступлению против Королевского Величества.

ДВОР ПЕРЕБИРАЕТСЯ В ШЕНОНСО

В воскресенье 31 марта, когда правосудие свершилось, молодой король и весь двор покинули замок, такой веселый когда-то и столь мрачный теперь. Через те самые леса, в которых всего несколько дней назад укрывались Ла Реноди и его сообщники, проследовал веселый кортеж принцев и сеньоров, дам и принцесс. Они направлялись в Шенонсо. Короля сопровождали его супруга Мария Стюарт, мать и три младших брата. Королевский наместник герцог Франсуа де Гиз и кардинал Лотарингский ехали бок о бок, они практически конвоировали принца Конде, выглядевшего пленником. Двор был в полном составе. Клан Гизов торжествовал победу: герцог д'Омаль, зять Дианы де Пуатье, Франсуа Лотарингский, главный приор Франции и генерал галер, Жак де Савуа, герцог Немурский гарцевали, как на параде. Адмирал де Колиньи и кардинал Шатильонский, оставшиеся при дворе полусвободными, ехали опустив головы: в отсутствие старого коннетабля Анна, оставленного в Париже, где находилось правительство, они представляли клан семьи Монморанси. Канцлер Оливье, тщетно пытавшийся обуздать мстительность Гизов, умер в Амбуазе накануне переезда. Рассказ о праздниках в Шенонсо оставил нам один из его зрителей, Ле Плесси, под чьим именем, как считали, скрывался Антуан дю Плесси-Рише-лье, главный прево двора, командовавший отрядом аркебузиров, которые должны были обеспечивать безопасность королевской персоны.

ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ВЬЕЗД КОРОЛЕВСКОЙ ЧЕТЫ - ФРАНЦИСКА II И МАРИИ СТЮАРТ

Став владелицей Шенонсо, Екатерина Медичи особое внимание уделяла убранству поместья. Генеральный поверщик финансов дома королевы, Эли де Одо сеньор де Паради, выделил необходимые для этого средства. Капитан замка, Ламбер, поставил материалы и рабочую силу. Работы по художественному оформлению возглавил Приматиччо — новый главный интендант резиденций Короны. Этот же соперник Филибера Делорма составил сценарий королевского въезда. Похоже, что сочинить девизы, надписи и стихи для украшения сооруженных в парке триумфальных арок, обелисков, колонн, алтарей, статуй, источников обязали Ронсара, Дора, Баифа и Жоделя.
С наступлением ночи Франциск II и Мария Стюарт в сопровождении придворных подъехали к замку, освещенному заревом выстрелов. Это палили в их честь тридцать пушек, выстроенных в боевой готовности на берегу реки. Из работников, арендаторов и крестьян поместья, которых было около девятисот, создали четыре команды; они стояли на холме над аллеей, по которой проезжала процессия, а по сигналу пушек, под барабанный бой, спустились навстречу кортежу. Шедшие впереди несли флаги из черной тафты с белой каймой, как напоминание о скорби королевы-матери. В руке каждый держал пышную зеленую ветвь. Капитан Ламбер привел также женщин Шенонсо и рассадил их вдоль главной аллеи — в больших деревенских головных уборах с цветами и яркими лентами. Весь путь был устлан распустившимися ветками, букетами фиалок и левкоев. Со всех сторон навстречу государю неслись приветственные возгласы: «Да здравствует король!» Трудно представить себе более разительный контраст с бурными и кровавыми днями, пережитыми в Амбуазе. Екатерина Медичи решила устроить сыну столь мирный и радушный прием для того, чтобы показать всем, насколько народ привязан к своему государю, несмотря на интриги сановников и волнения мятежников. Около въезда на передний двор были построены триумфальные ворота тосканского ордера. Три арки ворот выходили на аллею, причем центральная арка составляла двадцать футов в ширину. На карту-шах красовались гербы и девизы короля, королевы и наследных принцев. Базы колонн и капители были увиты гирляндами из плюща. Высокопарная надпись на антаблементе гласила:

Божественному Франциску,
Сыну божественного Генриха и Внуку
Божественного Франциска,
Доброму и счастливому принцу.

На фронтоне, увитом плющом, были изображены бронзовые декоративные вазы, увенчанные пламенем. Их значение объяснял девиз на итальянском языке — «пламя королевской славы достигнет небес»:

Fin al cielo n'andara la fiamma.

Другая надпись на латинском языке находилась на той стороне ворот, которая была обращена к замку. Она прославляла конец волнений в Амбуазе и воздавала должные почести «божественным» королевским особам:

Obsedatos tumultus et restitutos divis honores.

Далее, шагах в пятидесяти от ворот, два расположенных друг против друга терма выше человеческого роста на двух рустованных базах лили воду через золотые пасти льва. Вода падала в каменную раковину, установленную на двух пилястрах. Надпись напоминала о том, что эти фонтаны устроены для всеобщего пользования (commoditi publicae), тогда как другие предназначаются лишь для двора. Главы терм венчали венки из лавровых ветвей, плюща, камышей и цветов. Основания их украшали следующие вирши:

На святом балу дриады
С Фебом, главным божеством,
Купно с мокрыми наядами
Освятили все кругом.
Древнего Медичи рода
Слава, гордость и краса
Счастье дарит землям, водам:
Он прошел по сим местам.
Не губи родник, прохожий,
Чисты струи грех мутить,
В Шенонсо притекли воды,
Дабы целый свет поить.

Возле фонтанов стояли два больших дуба, еще без листвы. Они были убраны вазами с пламенем, ракетами, вертушками и гирляндами, которые зажглись при приближении короля.

Потом молодой король пересек объятый сном мост через рукав Шера, отделявший переднюю часть двора. Свет факелов и вспышки салюта привлекли рыбу, и она играла в воде, придавая волшебный оттенок всему действу. Кортеж вступил на террасу, освещенную так, словно это происходило днем.

В углу было устроено что-то вроде маяка — четырехугольный столб с отверстиями различной формы со вставленными в них разноцветными стеклами. Свет давали четыре больших факела, зажженные при помощи расположенных снаружи по углам пиротехнических средств. Переливчатое сияние разноцветных огней играло на фасаде замка и разливалось вокруг, мягко касаясь ветвей деревьев.

Налево от террасы, возле деревянного моста, ведущего к цветнику Дианы, у подножия колонны помещался античный алтарь, покрытый ветвями кипариса, сосны, гранатового дерева и самшита: эти посвященные Плутону деревья напоминали о трауре королевы-матери. Наверху колонны находилась золотая голова Медузы с переплетенными змеями. Она символизировала бдительность Екатерины, сумевшей предотвратить все опасности и сохранить покой Франции. Сонет давал пояснения:

И ночь, и день под рощи сень торопятся стада,
И пыль клубится, облачком взлетая.
А в вышине — там гимном птичьи стаи
Звенят, и оживает край, неласковый всегда.
В потоке вод — все десять тысяч волн:
Лазоревых барашков стайка вьется...
И, если вдруг здесь кто-то рассмеется,
Попав сюда, как прежде, счастьем полн,
Будь это князь, король иль воин,
Случайный гость или по чьей-то воле,
Ему скажите: «Путник, оглянись! Святые берега,
Где Екатерина, позабыв про гордость
Пустых людей, одна, скорбями полнясь,
Влачит остаток дней печального вдовства».

Напротив античного алтаря у подножия большой башни Маркеса был устроен покрытый дерном холмик, увенчанный двумя львами. Помещавшийся там сонет воспевал ни с чем не сравнимую скорбь королевы-матери, поклявшейся вечно помнить Генриха II.

Другая триумфальная арка, с позолоченными колоннами и аркадой коринфского ордера, возвышалась у въезда на мост, ведущий к замку. На развевающихся знаменах из белой тафты были начертаны стихи, прославляющие короля: они возвещали скорый конец волнений и усмирение мятежников. Две статуи по обеим сторонам арки изображали нимф. Перед собой они держали вазы, из которых лилось чистое вино, предназначенное для прохожих, а над головами — охотничьи рожки, вино било из них фонтаном и оседало мелкой пылью.

Король, королевы и принцы медленно продвигались от одного сооружения к другому. Когда они оказались у подножия замка, то под грохот артиллерии, треск петард и вспышки ракет опустился подъемный мост, а навстречу государю вышла юная дева в лавровом венке, изображая Славу. Она несла картуш с надписью, прославляющей государя.

На двух маленьких полукруглых террасах по обе стороны от входа в замок помещались сооружения по рисункам Приматиччо: с одной стороны — античный алтарь, увенчанный срезанной колонной и усыпанный цветущими лилиями. Надпись была такая:

Manibus datis lilia plenis.

На верху колонны стояла Слава в лавровом венке и с трубой в руке. На другой стороне — Победа, которая держала в одной руке лавровый венок, а в другой — пальмовую ветвь. Пока король любовался богинями, на балконе появилась девушка с копьем и мечом, изображавшая Палладу, и поприветствовала короля такими словами:

Король французов, с неба, где твой отец живет,
Спустилась я, Паллада, показать просторы эти,
Что станут, заботами моими, отныне и вовеки,
Служить тебе достойным короля жильем.

Потом она осыпала короля и его приближенных венками, гирляндами и букетами цветов. А у ног Паллады на фризе балкона красовалась надпись:

Medi is in fluctibus arae,
которая извещала о том, что Шенонсо, возникший из вод и ставший жертвенником богине и местом ее обитания, отныне священен.
Этим апофеозом вечер и закончился.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА

Едва войдя в замок, король занялся важными политическими делами. Он подписал указы, адресованные парламентским советникам и судьям в провинциях: в них изобличался недавний заговор, а слуги короля призывались к бдительности.

На следующий день празднества продолжились: теперь это был поединок на воде, который организовал итальянец Корнелио де Фьеско. Он собрал на Шере вокруг замка более пятидесяти барок, и эти голубые, белые, алые, все в фестонах и гирляндах, яркие галиоты дали «морское сражение». Водная феерия продолжалась долго: галиоты преследовали и брали друг друга на абордаж, а их лихие экипажи периодически оказывались в воде.

Это первое пребывание в Шенонсо, которое продолжилось обычными поездками на охоту, осталось для Екатерины Медичи чудесным воспоминанием. Все декорации, созданные для церемонии королевского въезда, предполагалось разобрать на следующий день, но Екатерина хотела сохранить память об этом на более длительный срок, благоустраивая и замок, и его окрестности, и как бы продолжая то, что было начато ее соперницей, Дианой де Пуатье. Но вышло так, что она не смогла сразу же взяться за дело: смерть Франциска II в Орлеане 5 декабря 1560 года и проблемы управления государством, которым занялась королева, так как ее сын, Карл IX, стал королем в десять с половиной лет, затем — созыв Генеральных Штатов в Понтуазе и в Пуасси, первый этап религиозных войн, длившийся весь 1562 год.